- Пожалуй, если все упростить. Он был человеком деспотичным. Но это не значит, что его надо было убивать.

- Разумеется... Так что искать кого-либо одного, кто во всем коллективе был его единственным врагом, сложно?

- Вероятно, так.

- Как часто вы бывали в его кабинете, в отделе рукописей, спецфонде?

- Бывал, но не часто. Видите ли, в этом не было необходимости. Во-первых, я доверял ему. Все-таки он проработал там свыше сорока лет. Кроме того был еще один нюанс, инерция так сказать, это во-вторых. И заключалась она в том, что при Советской власти и в первые годы перестройки для спецхрана был особый режим, осуществлялся он КГБ. К этому все привыкли за десятилетия. Потом это перешло в инерцию, своеобразную роль КГБ взял на себя Гилевский.

- Он никогда не изъявлял желания уйти на пенсию?

- Одно время заговаривал об этом со мной. Я не собирался отправлять его на пенсию. Затем разговоры эти вдруг прекратились. Потом возникли опять.

- Когда?

- С момента приближения 100-летия со дня рождения Диомиди и истечения срока запрета вскрывать пакет с личными бумагами Диомиди.

- Да, но пакет этот как бы не существует?

- И тем не менее. Дата-то существует.

- А вы заглядывали в сейф, где он хранился?

- Естественно. Открывал сейф вместе с Гилевским. У него свой ключ, у меня свой, открыть сейф можно только одновременно двумя ключами. Когда открыли, все драгоценности, числящиеся по описи, оказались на месте. Пакета же не было.

- Вы бывали дома у Гилевского?

- Никогда.

- Там много ценных вещей: фарфор, иконы, портреты.

- Это все собрано им. Я понял вас. Гилевский никогда не позволил бы себе даже спичку унести из музея домой.

- А на стороне, скажем, из числа людей, прежде работавших тут, а затем перешедших в Фонд имени Драгоманова, у него не было врагов?

- Возможно, были. Но враг не объявит, что он враг. Тем более объявить себя врагом Гилевского, это выглядело бы и нелепым и в какой-то мере опасным.

- Матвей Данилович, а кто-нибудь незаметно мог пройти в музей около пяти вечера и позже?

- Разве что в толпе. Но, увы, толп у нас не бывает. Много посетителей только в школьные каникулы. Появляется народ в субботу, в воскресенье. А в будние дни пустовато, человек двадцать пять-тридцать за день. Людям нынче не до музеев. Бесплатно лишь для членов Союза художников. А так каждый покупает билет. При входе указатели, где начинаются экспозиции, как расположены. В служебные помещения пройти постороннему почти невозможно дежурная остановит.

- Что ж, Матвей Данилович, кое-что вы мне прояснили. Возможно, нам еще придется встретиться...

Он любезно проводил ее до самого холла внизу, где знакомая уже ей дежурная Настасья Фоминична поднялась со стула при виде начальства и его важной, как она посчитала, гостьи...

По дороге она думала о том, что Щерба, возможно, не одобрит ее пространных рассуждений, ухмыльнется, скажет: "Кира Федоровна, ваши размышления, конечно, изысканы, но для нас они, как скольжение но наждаку - слишком большое трение, а, значит, и торможение. А у нас нет времени на изящные построения. Версия всегда проста, их существует не так много. В какую-нибудь из них укладывается и ваш случай. Жизнеописание же Диомиди река, где вы можете утонуть". Но не было у Киры версии, она ее только искала, она не считала себя, разумеется, мудрее и опытнее Щербы, но иногда думала, что может быть слишком большой опыт своими стереотипами зашоривает, а у менее опытного взгляд свежее. И потому после разговора с директором музея она упрямо вывела для себя формулу: возможно, убийца был чем-то спровоцирован самим Гилевским, что-то такое Гилевский должен был совершить, чтоб довести потенциального убийцу до реального исполнения либо задуманного, либо возникшего спонтанно намерения...

10

"Итак, - думала Кира, - Пестерева Джума нашел и выяснил, что в отпуск Пестерев ушел за две недели до убийства Гилевского, а вот когда уехал путешествовать на байдарке, это еще надо уточнить, день ухода в отпуск и день отъезда могут и не совпадать". Она сидела за столом напротив Скорика, тот листал дело Лаптева, что-то сверял и делал какие-то выписки, видимо, готовился писать обвинительное заключение. Но оба ждали вызванного Вадима Никитича Пестерева.

Оказался он человеком маленького росточка, даже тщедушным, узкокостным, но жилистым. Кира сразу заметила, что он прихрамывает на правую ногу, на которой был ортопедический ботинок. На вид было ему лет тридцать пять-тридцать восемь.

- Вадим Никитич? - поднял голову от бумаг Скорик.

- Я.

- Садитесь. У меня к вам несколько вопросов. Вы хорошо знали Лаптева?

- Знал. Мы вместе когда-то работали.

- Где?

- Я ведь тоже в аэропорту работал. В отделе перевозок.

- А почему ушли оттуда?

- Так. Случилась маленькая неприятность, пришлось.

- Влип ваш Лаптев.

- Знаю. Дурак. Что ж теперь будет?

- Это уж суд решит. Вы с ним часто на бильярде играли?

- Случалось.

- А почему в тот день вы отказались?

- У меня срочная встреча получалась, неожиданно.

- С кем?

- С моим родственником.

- Не с Гилевским ли?

- С ним.

Кира встала из-за стола, подошла сбоку, спросила:

- Какое у вас родство с Гилевским?

- Он троюродный брат моей покойной матери.

- А еще родственники у него есть? - спросил Скорик.

- Нет, я единственный.

- Когда вы видели его в последний раз?

- В апреле.

- А когда узнали, что он убит?

- Только сейчас, когда вернулся. Я ведь даже и на похоронах не был.

- От кого узнали? - спросил Скорик.

- Я выписываю местную газету из-за телепрограммы. За то время, что отсутствовал, мне на почте сохранили несколько штук. Вечером я их просматривал и некролог увидел.

- Как получилось, что Гилевский назначил вам встречу?

- Однажды мы столкнулись на улице. Он сказал, что я ему могу понадобиться, попросил телефон. У меня только служебный, домашнего нет. Я ему дал. Вот он и позвонил, сказал, что хочет со мной поговорить.

- И вы встретились? - спросила Кира.

- Да.

- Какого числа?

- Я ж говорю: в апреле, числа не помню.

- Когда вы уехали на байдарке?

- Двадцать третьего июня.