- Слушайте, слушайте, - громко сказал мистер Браун.
- Но есть и более грустные мысли, - продолжал Габриел, и его голос приобрел мягкие интонации, - которые всегда будут посещать нас во время таких собраний, как сегодня: мысли о прошлом, о юности, о переменах, о друзьях, которых уже нет с нами. Наш жизненный путь усеян такими воспоминаниями; и если бы мы всегда им предавались, мы не нашли бы в себе мужества продолжать наш труд среди живых. А у нас, у каждого, есть долг по отношению к живым, есть привязанности, и жизнь имеет право, законное право, требовать от нас, чтобы мы отдали ей большую часть себя.
Поэтому я не буду долго останавливаться на прошлом. Я не позволю своей речи обратиться в угрюмую проповедь. Мы собрались здесь на краткий час вдали от суеты и шума повседневности. Мы собрались здесь как друзья, как коллеги, объединенные чувством дружбы и также, до известной степени, духом истинной "camaraderie" *, мы собрались здесь как гости - если позволено мне будет так выразиться - трех граций дублинского музыкального мира.
* Товарищество (франц.).
Все разразились смехом и аплодисментами при этих словах. Тетя Джулия тщетно просила по очереди всех своих соседей объяснить ей, что сказал Габриел.
- Он сказал, что мы - три грации, тетя Джулия, - ответила Мэри Джейн.
Тетя Джулия не поняла, но с улыбкой посмотрела на Габриела, который продолжал с прежним воодушевлением:
- Леди и джентльмены!
Я не стану пытаться сегодня играть роль Париса. Я не стану пытаться сделать выбор между ними. Это неблагодарная задача, да она мне и не по силам. Ибо, когда я смотрю на них - на старшую ли нашу хозяйку, о добром, слишком добром сердце которой знают все с ней знакомые; на ее ли сестру, одаренную как бы вечной юностью, чье пение было для нас сегодня сюрпризом и откровением; на младшую ли из наших хозяек - талантливую, трудолюбивую, всегда веселую, самую любящую из племянниц, - я должен сознаться, леди и джентльмены, что я не знаю, кому из них отдать предпочтение.
Габриел взглянул на своих теток и, видя широкую улыбку на лице тети Джулии и слезы на глазах тети Кэт, поспешил перейти к заключению. Он высоко поднял стакан с портвейном, гости тоже выжидательно взялись за стаканы, и громко сказал:
- Выпьем же за всех трех вместе. Пожелаем им здоровья, богатства, долгой жизни, счастья и благоденствия; пусть они еще долго занимают высокое, по праву им доставшееся место в рядах своей профессии, так же как и любовью и уважением уготованное им место в наших сердцах!
Все гости встали со стаканами в руках и, повернувшись к трем оставшимся сидеть хозяйкам, дружно подхватили песню, которую затянул мистер Браун:
Что они славные ребята,
Что они славные ребята,
Что они славные ребята,
Никто не станет отрицать.
Тетя Кэт, нe скрываясь, вытирала глаза платком, и даже тетя Джулия, казалось, была взволнована. Фредди Мэлинз отбивал такт вилкой, и поющие, повернувшись друг к другу, словно совещаясь между собой, запели с увлечением:
Разве что решится
Бессовестно солгать...
Потом, снова повернувшись к хозяйкам, они запели:
Что они славные ребята,
Что они славные ребята,
Что они славные ребята,
Никто не станет отрицать.
За этим последовали шумные аплодисменты, подхваченные за дверью столовой другими гостями и возобновлявшиеся много раз, меж тем как Фредди Мэлинз, высоко подняв вилку, дирижировал ею, словно церемониймейстер.
Холодный утренний воздух ворвался в холл, где они стояли, и тетя Кэт крикнула:
- Закройте кто-нибудь дверь. Миссис Мэлинз простудится.
- Там Браун, тетя Кэт, - сказала Мэри Джейн.
- Этот повсюду, - сказала тетя Кэт, понизив голос.
Мэри Джейн засмеялась.
- Ну вот, - сказала она лукаво, - а он такой внимательный.
- Да, наш пострел везде поспел, - сказала тетя Кэт тем же тоном.
При этом она сама добродушно рассмеялась и добавила поспешно:
- Да скажи ему, Мэри Джейн, чтобы он вошел в дом и закрыл за собой дверь. Надеюсь, что он меня не слышал.
В эту минуту передняя дверь распахнулась и на пороге появился мистер Браун, хохоча так, что, казалось, готов был лопнуть. На нем было длинное зеленое пальто с воротником и манжетами из поддельного каракуля, на голове круглая меховая шапка. Он показывал куда-то в сторону заметенной снегом набережной, откуда доносились долгие пронзительные свистки.
- Тедди там сзывает кебы со всего Дублина, - сказал он.
Из чулана позади конторы вышел Габриел, натягивая на ходу пальто, и, оглядевшись, сказал:
- Грета еще не выходила?
- Она одевается, Габриел, - сказала тетя Кэт.
- Кто там играет? - спросил Габриел.
- Никто. Все ушли.
- Нет, тетя Кэт, - сказала Мэри Джейн. - Бартелл д'Арси и мисс О'Каллаган еще не ушли.
- Кто-то там бренчит на рояле, во всяком случае, - сказал Габриел.
Мэри Джейн посмотрела на Габриела и мистера Брауна и сказала, передернув плечами:
- Дрожь берет даже смотреть на вас, таких закутанных. Ни за что не хотела бы быть на вашем месте. Идти по холоду в такой час!
- А для меня, - мужественно сказал мистер Браун, - самое приятное сейчас было бы хорошенько пройтись где-нибудь за городом или прокатиться на резвой лошадке.
- У нас дома когда-то была хорошая лошадь и двуколка, - грустно сказала тетя Джулия.
- Незабвенный Джонни, - сказала Мэри Джейн и засмеялась. Тетя Кэт и Габриел тоже засмеялись.
- А чем Джонни был замечателен? - спросил мистер Браун.
- Блаженной памяти Патрик Моркан, наш дедушка, - пояснил Габриел, которого в последние годы жизни иначе не называли, как "старый джентльмен", занимался тем, что изготовлял столярный клей.
- Побойся бога, Габриел, - сказала тетя Кэт, смеясь, - у него был крахмальный завод.
- Ну уж, право, не знаю, клей он делал или крахмал, - сказал Габриел, но только была у старого джентльмена лошадь, по прозвищу Джонни. Джонни работал у старого джентльмена на заводе, ходил себе по кругу и вертел жернов. Все очень хорошо. Но дальше начинается трагедия. В один прекрасный день старый джентльмен решил, что недурно бы и ему вместе с высшим обществом выехать в парк в собственном экипаже - полюбоваться военным парадом.