Поэтому я обещал выезжать из штаба только тогда, когда возникнет в этом необходимость, но при условии, что численность подразделений охраны будет максимально уменьшена, чтобы солдат можно было использовать на передовой, а не для того, чтобы они слонялись вокруг меня. Мне заявили, что период особой бдительности заканчивается 23 декабря, однако когда я выезжал в Брюссель 27 декабря, то обнаружил, что железнодорожная станция кишела служащими военной полиции и вооруженными часовыми. Я резко потребовал от офицеров службы безопасности объяснений по поводу такого использования людей, но они заверили меня, что просто собрали на станцию всех тех, кто обычно несет службу поблизости от станции. Тем не менее, когда мы отправились в путь, я обнаружил, что меня сопровождает целый взвод солдат. На каждой остановке — а они часто повторялись из-за снежных заносов — эти солдаты выскакивали из поезда и занимали боевое положение для охраны моего вагона.
Я говорил командиру этого взвода, что считал бы чудом, если бы какому-нибудь тщеславному немецкому диверсанту удалось заранее установить, в каком поезде, в каком именно месте Европы и в какое точно время будет находиться намеченная им жертва. Я рекомендовал ему, чтобы он не выставлял солдат на страшный холод и держал их внутри поезда. В принципе он соглашался со мной, но на него так сильно воздействовали полученные им строжайшие приказы, что сомневаюсь, чтобы я избавил кого-либо из его людей от бесполезной и излишней работы.
Был уже почти полдень 28 декабря, когда я наконец связался с Монтгомери. Дороги находились в таком скверном состоянии, что дальнейшая поездка на автомашине оказалась невозможной. Наш поезд был вынужден следовать длинным, кружным путем до самого Хасселта, где я и встретился с Монтгомери. Он подробно доложил мне о недавних наступательных действиях противника против нашей обороны на севере, показал положение основного резерва и сказал, что вновь начал сосредоточение корпуса Коллинса, который должен был возглавить наступление союзных войск с северного фаса выступа. Он намеревался наступать в направлении на Уффализ.
На этом совещании мы еще не располагали достоверными данными, которые свидетельствовали бы о намерении немцев прекратить атаки на севере. Из имевшихся у Монтгомери данных — а эти данные были правильными, когда он их получил, — у него сложилось мнение, что немцы собираются предпринять по меньшей мере еще одно мощное наступление против северного оборонительного рубежа. Но он был уверен, что сорвет эти усилия противника, и хотел к этому времени подготовить резервы, чтобы бросить их в наступление по пятам отступающего противника. Этот план, разумеется, предусматривал использование самых лучших условий, при которых можно было бы нанести мощный контрудар; единственное затруднение здесь заключалось в том, что выбор времени такого контрудара зависел от действий противника. Мы с Монтгомери рассмотрели возможность того, что немцы могут вообще больше не предпринимать наступательных операций на севере, но он считал, что противник обязательно сделает еще одну попытку. Если немцы не возобновят атак, сказал Монтгомери, то он воспользуется этим временем для перегруппировки войск, их оснащения и усиления новыми подкреплениями. Основной задачей войск Монтгомери в этот момент будет обеспечение прочности нашей обороны на севере. Немцы все еще находились далеко на юге и не могли пока нанести нам серьезного удара. Единственное, чего нам следовало опасаться, — это непосредственного прорыва нашей обороны вражескими войсками. Мы договорились, что если со стороны немцев не будут предприняты никакие активные усилия, то Монтгомери начнет свое наступление утром 3 января.
В конечном счете на северном направлении противник больше не предпринимал серьезных наступательных действий, поскольку он изменил планы и сосредоточил усилия в районе Бастони. Союзные войска на северном фасе выступа воспользовались этой передышкой, чтобы подготовиться к контрудару, и утром 3 января перешли в наступление согласно плану, принятому на совещании 28 декабря.
Я вернулся в свой штаб 29 декабря. К этому времени сотрудники службы безопасности начали считать, что их опасения относительно замышляемых противником убийств оказались сильно преувеличенными. Хотя они и продолжали еще соблюдать повышенные меры предосторожности вокруг моей персоны, теперь, по крайней мере, я мог выезжать из штаб-квартиры без целого отделения военной полиции, сопровождавшей меня на джипах и разведывательных автомашинах.
26 декабря Паттон пробил очень узкий коридор к окруженному в Бастони гарнизону, а на севере только что была отбита отчаянная атака, которая оказалась последним крупным усилием противника на этом фланге наших войск. К этому времени Бастонь превратилась в серьезную занозу для немецкого верховного командования. Пока этот город оставался в наших руках, ширина немецкого прорыва на запад ограничивалась узким проходом между Бастонью на юге и Ставло на севере. По этой горловине проходила только одна стоящая дорога с востока на запад. 26 декабря немцы начали сосредоточение крупных сил, чтобы нанести удар по Бастони. Они перебросили в этот район войска с северного направления и доставили дополнительные силы из тыловых районов.
Между тем мы передвинули сюда 11-ю бронетанковую и 17-ю воздушно-десантную дивизии, которые вместе с 87-й дивизией были размещены поблизости от реки Маас на позициях, откуда их легко можно было перебросить в любом направлении. Мы надеялись, что в силу продолжавшихся немецких атак на севере в период между 20 и 26 декабря наши новые соединения, возможно, принесут наибольшую пользу, если их использовать на этом фланге. Однако 27 декабря стало ясно, что теперь немцы направляли главные усилия против Бастони, и 28 декабря я передал эти новые дивизии в распоряжение Брэдли. 11-я и 87-я дивизии были выделены для поддержки войск Паттона на левом фланге чуть западнее Бастони, однако дороги настолько обледенели и покрылись снежными наносами, что эти дивизии не смогли сделать чего-либо существенного. К концу месяца 8-й корпус Миддлтона был полностью восстановлен и вновь повел наступательные бои в направлении на Бастонь. Немцы упорно наступали с севера на район Бастони и не прекращали атак до вечера 3 января.
Несмотря на развернувшиеся в декабре оборонительные бои, мы не переставали разрабатывать планы по возобновлению нашего общего наступления. 31 декабря я направил Монтгомери и Брэдли краткую записку, в которой рассматривались все операции на период, пока мы не достигнем Рейна по всему фронту от Бонна и далее на север.
В ходе Арденнского сражения немцы стали предпринимать отвлекающие удары в Эльзасе. Они осуществлялись некрупными силами, но поскольку мы сами были ослаблены в этом районе, то нужно было внимательно следить за складывавшейся там обстановкой. Я предупредил Деверса, чтобы он ни при каких обстоятельствах не позволил противнику отрезать и окружить какие-либо наши соединения.
Французы продолжали беспокоиться по поводу безопасности Страсбурга. Де Голль 3 января прибыл ко мне. Я объяснил ему обстановку, и он согласился, что мой план по экономному использованию войск в этом районе был правильным с военной точки зрения. Однако он отметил, что еще со времен войны 1870 года Страсбург оставался символом стойкости французского народа; он считал, что даже временная его потеря может привести к глубокому национальному огорчению и, вероятно, к открытому мятежу. Он был очень серьезен в этом вопросе и заявил, что в крайнем случае было бы лучше расположить все французские силы вокруг Страсбурга, даже рискуя потерять целую французскую армию, чем оставлять город без боя. Он привез с собой письмо, в котором говорилось, что ему придется действовать самостоятельно, если я не выделю войска для обороны Страсбурга. Я напомнил ему, что французская армия не получит ни боеприпасов, ни продовольствия, ни прочего боевого обеспечения, если она не будет подчиняться моим приказам, а затем сдержанно сказал ему, что если бы французы в свое время ликвидировали "кольмарский котел", то и не возникла бы нынешняя ситуация.