Скоро мне предложили заканчивать работу спортивных секций вместе с последним уроком второй смены и попросили вернуть ключ от школы. Здесь уж я раскричался, пообещав решить вопрос на уровне райкома партии.
Потом запретили приходить в школу не только взрослым туристам, но и бывшим ученикам - "у нас тут своих хулиганов хватает!"
Все это накапливалось постепенно и по крупицам. С одной стороны, я понимал директрису: наших ребят приходилось отпускать на городские соревнования чаще учеников других школ. И хотя я требовал от спортсменов хорошей учебы, это не всегда удавалось. Но и сворачивать работу было бы неразумно. Уроки, спортивные праздники и соревнования взаимосвязаны. Ведь лидеры на уроках, за которыми тянутся ребята, появляются из спортивных секций и из спортивных школ, куда я пачками запихивал учеников. Ликвидируешь одно звено - начнет расшатываться вся система.
Кроме того, я был абсолютно уверен, что двоечники и те, кто вечерами слоняется по темным дворам, не станут на другой день отличниками, если их отлучить от секций и соревнований. Мне почему-то казалось, что общение со мной полезней бесцельного времяпрепровождения.
Однажды директриса спросила:
- Виктор Яковлевич, ну объясните, о чем вы битый час разговаривали с пятиклассниками под окном моего кабинета. Сидите на досках и, извините меня, болтаете. Какая в этом необходимость?
Что я мог объяснить? Говорили о том, о сем. Я что-то рассказывал, потом ребята. Действительно - болтали. Но это - не напрасно загубленное время. Здесь между нами протягиваются тончайшие ниточки взаимного доверия, которое не всегда возникает на уроках, где учитель выступает в совсем другой ипостаси. Нет, объяснить директрисе я ничего не мог - мы просто не понимали друг друга.
Перед очередной свадьбой я посоветовал девушкам спросить у словесников, нет ли у них литературы о русских обрядовых песнях. Девушки вернулись пунцовые и в слезах.
Они обратились к своей учительнице - к директрисе, но вместо обрядовых песен получили строжайший приказ: ни одному ученику на свадьбе не появляться!
Иду в директорский кабинет, спрашиваю, чем вызвано такое распоряжение.
- Школьникам на свадьбах делать нечего!
- Но это же просто большой общегрупповой праздник, театрализованное выступление, в котором задействованы наши пятиклассники и старшие ребята. Зачем же обижать их? Тем более что никакого распития у нас не бывает.
- Повторяю: на свадьбу школьники не пойдут!
- Все-таки объясните, почему.
- А вы сами не понимаете?
Откровенное неприятие всего, что мы делали становилось уже заметно и старшим школьникам, и учителям. Это было не сведение каких-то личных счетов, а только несовпадение взглядов на сущность работы педагога.
- Школе не нужны талантливые учителя, - сказала мне как-то директриса, раздраженная очередным спором с молодым учителем рисования Александром Иосифовичем Анно. - Школе нужны дисциплинированные исполнители. А всякие там эксперименты надо проводить в лабораториях.
Саша Анно был до неприличия талантлив. Талантлив не только как художник (довольно скоро начали издаваться книги с его иллюстрациями) - он был талантливо влюблен в своих учеников. На большой перемене он скатывался ко мне с пятого этажа в полуподвальный спортзал и, потрясая альбомными листами, восторженно требовал:
- Вы посмотрите, как дети работают с красками! Как они видят мир! Это поразительно!
Я рассматривал детскую мазню и, признаться, ничего поразительного в ней не находил. Но, чтобы не обидеть Сашу, изрекал глубокомысленно: - Мм-да...
- Напрасно думают, что дети кладут краски, какие под руку попадутся, Александр Иосифович нашел во мне терпеливого слушателя и торопился посвятить в тайны детской души. - Понимаете, они пишут синее небо и синюю речку без всяких оттенков - это же целостное восприятие образа! Обратите внимание: камни на берегу тоже с синевой - это не случайно акварель разлилась! Это образ! Здесь что-то от Гогена, о котором они и понятия не имеют! - Александр Иосифович любовно рассматривал листы и настойчиво втягивал меня в разговор. - Как вы думаете, почему в работах почти нет перспективы? Полагаете, от неумения? Напрасно! Для детей каждая деталь - главная, поэтому они пишут крупно и деревья, и птиц, и все выводят на первый план. Как жаль, что с возрастом такое видение мира тускнеет!
В первые же дни знакомства Саша сказал, что хочет почитать мне свои стихи. Я изредка занимался рифмотвор-чеством для всяких туристских нужд и охотно согласился послушать коллегу-дилетанта.
- В общем-то это песни, - сказал Александр Иосифович, - но без гитары я буду только читать.
И нам нельзя не рисовать, и пляшут наши кисти,
По нарисованной земле волшебный цвет разлив.
Я что-то должен досказать, дочувствовать, домыслить
Поверьте мне, поверьте мне: мир добр и справедлив!
Я понял, что встретил настоящего поэта. И не ошибся - через несколько лет Саша начал публиковаться. Вслед за стихами появились его сценарии - он читал их на радио. Стихи буквально выплескивались из него, и как это получалось - великая тайна есть.
Узнав, что Саша живет рядом с Лефортовской тюрьмой, я рассказал, что в сталинские времена в ее подвалах расстреливали под гул тракторного мотора, заглушавшего выстрелы.
На другой день Саша вошел в мой кабинетик и вытащил из кармана мятые листки:
- Я буду читать "Балладу о тракторном двигателе". Я не спал ночь и неважно себя чувствую. Извините.
Он как-то неудобно присел на краешек стула, усталый и непривычно скованный, перебрал листки - и, ни на чем не акцентируя, почти монотонно начал:
Грохочет тракторный мотор,
Толкаются в цилиндрах поршни.
Стоит курсант с лицом бульдожки
И пальцем теребит затвор...
Это были страшные и отчаянно искренние стихи.
Чтобы никто не услыхал,
Чтоб никого не всколыхнули
В затылок всаженные пули,
И кровь, и пена, и оскал.
Я стал постоянным сашиным слушателем и в дальнейшем сделал из его песен два тематических цикла для чтения у костра. С той поры прошло около двадцати лет, но до сих пор меня просят читать Анно, хотя его стихи ребята знают почти наизусть.