— Нет, — лениво пробормотал второй шкаф, который до сей минуты не проронил ни слова.

— Нет, — выкрикнула славная тётенька, стоявшая неподалёку.

— Нет, — отголосками прокатилось по толпе, разбилось на кусочки, вспыхнуло снова и возвращалось уже несокрушимыми волнами, словно многотысячное «УРА!!!» русичей, обращающих в бегство полчища монголо-татаров.

Мегафон выскользнул из вспотевших рук и испуганно звякнул, сверзившись на пол. Потом туда опустилась подошва тяжеленного сапожища, и с той минуты ободок громкоголосого устройства можно было сравнить разве что с покусанным огурцом.

— НЕ-Е-ЕТ! — рёв сотрясал стены, куда там даже десятку мегафонов.

Люди смотрели на тех, кому было положено безнаказанно поворачивать их судьбы в странных направлениях. Люди осознали, что им тоже кое-чего положено.

— НЕТ! — ответ был жёстким и единогласным. Даже неведомо как затесавшаяся сюда парочка иностранцев не стояла в стороне.

— Ноу, — важно повторял высокий и седой.

— Ньет, — вопил полный и веснушчатый.

Они смотрели друг на друга, радостно и глупо улыбаясь. А я смотрел на них. Во всей толпе лишь наша четвёрка благоразумно помалкивала, не желая выдавать в себе зачинщиков несанкционированного митинга.

Лишённый мегафона что-то кричал, но кто его мог услышать. Единый порыв подхватил толпу и заставил затопать к выходу. Серая троица позорно отступала, у дверей неожиданно превратившись в пару. Четыре тяжёлые подошвы простучали по платформе и затаились в ближайшем леске. Народ в радостном возбуждении передвигался по залу, пока не заметил то, что оказалось у него под ногами. Торжествующий гул постепенно стих, ему на смену пришла растерянная тишина.

— Выходит мы одного… того… растоптали, — ошарашено выдавил один из шкафов, так и не разлучившихся со своей коробкой.

И шкафы разом посмотрели на свои ботинки.

Народ поспешно отхлынул. На маленькой площадке я увидел распластанную груду серого рванья и пару чёрных кирзачей, выглядевших так, будто по ним проехался асфальтовый каток.

— Да не, — облегчённо выдохнул собрат нашего спасителя. — Тряпки одни. Иначе кровищи было бы… Жуть! А так пущай побегает по лесу. То-то его комары поедят.

Но хозяин испорченной формы дрожал сейчас не в природном массиве, а в душной щели между киоском и обшарпанной грязной стеной. Он в тысячный раз благодарил неведомые силы, избавившие его от неминуемой погибели, и клялся, что ни за какие шиши больше не наденет серую форму, некогда казавшуюся избавлением от всех бед.

— На второй платформе заканчивается посадка в автобус, следующий по маршруту номер сто двадцать семь.

— Наш, — прошипел Колька Сухой Паёк. — Давай, Куба, а то опять чего-нибудь стрясётся.

И мы начали протискиваться к дверям. Наше счастье, что автобус по каким-то причинам задержался. Но хватит ли нам мест, после того как туда запихнётся вся многочисленная братия, толпящаяся на вокзале.

К моему удивлению в полупустой автобус вместе с нами загрузились лишь пять старушек с большими корзинами, накрытыми белыми простынями. Десяток-другой мужиков, тоже выбравшихся на крыльцо, достал сигареты и задумчиво закурил. Праздничное настроение вновь уступало место самой обычной жизни. Затуманенные неведомыми раздумьями глаза проводили наш рейс. Оглянувшись, я ещё успел увидеть, как из вокзала пачками начал просачиваться народ и выстраиваться в длиннющую очередь к первой платформе, где через двадцать минут ожидалось прибытие транзитного автобуса, следующего до Казани.

Глава 30

Городские скитания

Снова пробуждение, и теперь нежно разгорается пора рассвета. Секунды складываются в юность миров. Время, когда всё возможно. Когда всё кажется достижимым. А километры пути, которые предстоит пройти, бесконечными. И на каждом шагу радостные и удивительные открытия. Время роста. Время мягкой шёрстки, которая защищает от бед и невзгод.

Возможно, защита только кажущаяся. Но во все времена живёт лишь то, во что мы безоговорочно верим. Жизнь прочего значения не имеет.

Нас мягко покачивало. Глубокие сиденья сглаживали даже высокие ухабы, то и дело бросающиеся под колёса. Первым не выдержал Колька. Он привалился к моему плечу и благодарно захрапел в ухо. Я чуть отодвинулся, перемещая Колькину голову пониже, и отвернулся к окну. Но усталость от пережитых в лесу и на вокзале волнений разморила и меня. Я и не заметил, как уснул. Вокруг появилась сладостная пустота, и я уносился на крыльях доброго ветра неведомо куда.

Очнулся я, как только почувствовал, что автобус остановился. Колька уже не храпел, он широко раскрыл рот и обильно пускал слюни, закапавшие подлокотник и рукав моей куртки. Вот кадр. Спасибо ещё, что не насморкал. Но настоящая злость, разумеется, так и не появилась. Ведь это же Колька! Ведь он не остался в лагере, а увязался за нами. Я с ужасом подумал, что бы произошло, если бы мне довелось отправиться на поиски Красной Струны в одиночку. Вечные страхи, метания, сомнения «А надо ли?», «А так ли я всё делаю?», «А правильно ли у меня получается?». Сейчас сомнениям просто не оставалось места. Командир не должен сомневаться. Командир должен знать. А если и засомневается, то должен вести себя так, чтобы никто и не догадался о его сомнениях.

Неудивительно, что я почувствовал к Кольке дружескую тёплую нежность. Но не забыл сильно пихнуть в бок, чтобы слюноотделение больше не портило предметы моего гардероба. Колька проснулся и ошалелыми глазами проводил старушек, чинно покидающих автобус. Ниточка слюны оборвалась, рот раскрылся ещё шире.

— Приехали, Сухой Паёк, — по-командирски бесстрастно ответил я, пресекая ненужные вопросы. — Давай, вымётывайся. А то и до полуночи не доберёмся.

После душного салона улицы встретили нас прелестным освежающим ветерком. Солнце багровело над крышами. С другой стороны начала сгущаться вечерняя синева. В голове бурлила радость. Честно говоря, я не рассчитывал, что мы проберёмся хотя бы через одну засаду. Но вот мы уже и в городе. Пусть таинственная дверь пока кажется нам иголкой в стоге сена, но пройдёт совсем немного времени… И тогда…

Что тогда, я вообразить не успел. Оказывается, пока я торжествовал, Эрика пристально смотрела на меня. Я подобоченился. И сразу на меня уставилась Инна. А уж потом, чтобы не выделяться, и Колька. Все они чего-то от меня ждали. А чего? Уж не думают ли они, что я возьму и прямо сейчас укажу им на заветную дверцу?

Судя по всему, именно этого они от меня и ждали. Я не смел нарушить всеобщие ожидания и решил, что раз хотят они увидеть вход в подвал, то и увидят. В эту самую минуту.

Я милостиво кивнул, достал из кармана план, бережно отряхнул его от крошек, присел, устроил схему подвала на колене и ткнул в левый верхний угол:

— Вот она!

— Ну, — выдохнул Колька, явно ожидая от меня чего-то другого. — А как нам туда добраться?

Вот так. Кому-то положено спрашивать, а кому-то отвечать. И незавидную роль последнего целиком и полностью придётся отыгрывать мне. Знал бы Сухой Паёк, с каким наслаждением я бы задал ему тот же самый вопрос. Или кому-то, кто знает ответ. Но ответ должен дать я сам. А что мне говорить? Поэтому я решил потянуть время.

— Давайте, сначала изучим план. Тут есть кое-какие подробности.

— Чего время тянуть? — захлопал глазами Колька. — Разыщем дверь, да и выясним всё на месте.

Вот гад, а? Поменяться бы с ним местами, небось не то бы ещё запел.

— А может быть, — зло сказал я. — Может быть, Сухой Паёчек, случится всё так, что когда мы разыщем дверь, нам будет совершенно некогда. Может быть, Сухой Паёчище, на нас враги нападут, как в лесу. Быть может, Сухпай ты недорезанный, план вот этот мы в последний раз в жизни видим. Доберёмся мы до двери, и заберут его.