- Зачем тебе, собственно, повивальная бабка? - обронил он. - У тебя есть врач.

- Я тебе уже объясняла, - сказала она мягко, недаром же она посещала гипнотизера, учившего женщин, как переносить родовые боли. - Повивальная бабка будет все время при мне. Она будет поглаживать меня, массировать, разговаривать со мной. Она всю себя вложит в то, чтобы быть уверенной, что роды пройдут естественно. Никакого кесарева сечения. Никакой эпизеотомии. Никаких таблеток.

- Никаких таблеток, - его голос прозвучал октавой ниже, и хотя она этого не видела, но знала, он поиграл глазами, - а я-то думал, таблетки тебя взбодрят.

Кара улыбнулась, потом поморщилась.

- Я за таблетки, которые помогают что-то почувствовать. А эти - они оглушают. А я хочу чувствовать, как моя кроха выползает на свет. Я хочу сама вытолкнуть его из себя.

- "Его"? Они тебе сказали, что это мальчик? Мне казалось, они не смогли определить пол.

- Не смогли. Я... я не знаю, почему я сказала "его". Может быть, просто... все говорят, то есть пожилые дамы и прочие тоже... они говорят, если живот яйцом...

Голос у нее дрогнул, она сделала глубокий вдох. Они как раз подъехали к тому перекрестку - к углу бульвара Сансет и Поинсеттиа, - где четыре часа назад огромный черный катафалк врезался в машину Кары. Она невольно закрыла глаза, напрягла плечи. После того, что случилось, она чувствовала себя в опасности. Даже вскрикнула, но тут же рассмеялась. Ведь она осталась жива, и полукруглая масса ее тела, берлога из крепкого костяка, укутанного добрым слоем жира, по-прежнему хранящая в себе пузырь с кровавой соленой водой, сделала свое дело. Ее ребенок тоже жив.

- Тот самый угол, да?

- Я пообедала в кафе "Отентик". И возвращалась по Поинсеттиа.

Этот классный кратчайший маршрут через Западный Голливуд в объезд бульвара Ла Бреа с потоком мчащихся на север машин и светофорами открыл он, Ричард, спустя несколько недель после того, как они, поженившись, приехали в Лос-Анджелес. Они жили тогда в крошечном однокомнатном домишке сразу за углом, где стойка Пинка. Гараж был сдан хиромантке, которая хвасталась, что упредила Боба Крейна умерить свои дикие повадки. Переднее крыльцо уже много лет осеняла нежно-розовая бугенвилия, а на заднем дворе шелестела растрепанная пальма, по ночам бомбардируя крышу несъедобными орешками. Стояла осень, единственное время года в Южной Калифорнии, которое надолго пробуждает эмоции. Солнце, спорадическое и задумчивое, как мысли о прошлом, находило для города идеальный фокус и в то же время смягчало его контуры. Днем в воздухе расплывалась пелена дыма, навевавшая восточную, осеннюю грусть; этот дым, как они много позже узнали, нагоняли бушевавшие в горах пожары. У Кары была работа в низшем звене захудалого голливудского агентства "Ищем таланты", у Ричарда не было никакой. Каждое утро он высаживал Кару у порога ее конторы на бульваре Сансет, а потом целый день колесил по городу с пухлым путеводителем Томаса, который она подарила ему на свадьбу. Хотя он уже два года жил с Карой, иногда его точила мысль, что он слишком мало знал ее, чтобы так вот взять и жениться, и сладостный страх тех первых дней отражался эхом каждый раз, когда ему нужно было выбрать маршрут через приветливую, всеохватную сеть бульваров. Потом в конце рабочего дня он забирал Кару, и они ехали к Люси или Тому Тэнгу; он вез ее тем путем, по которому уже проехал днем, блуждая среди маслосборников, богатых вилл и торговых центров; а по обе стороны дороги мелькали сотни тысяч точно таких же, как их, осененных бугенвилией домишек. Они пили текату* прямо из банки и возвращались домой, когда в окне хиромантки зажигалась гирлянда электрических перчиков над неоновой с растопыренными пальцами пятерней, приглашавшей за предсказанием или советом. Они спали с распахнутыми окнами, сплетаясь под легким одеялом. Во сне он снова перемещался в Эль-Нидо, Бел-Эр, Вердуго-Сити. А утром, откинувшись на подушки, пил в кровати кофе из щербатой кружки и наблюдал, как Кара, прикрытая только снизу, движется по комнате. В этом домишке они прожили пять лет, простодушная пара, абсолютно невинная по части женской физиологии. Потом они переехали в Долину, купив дом с тремя детскими, смотревшими на отливавшую сталью поверхность Франклинова водоема. Путеводитель Томаса лежал под пледом в багажнике Ричардовой машины, только теперь в нем не хватало трех страниц, которые чаще всего бывали нужны.

- Просто не верится, что ты не заметила такую махину, - сказал Ричард. Дерьмовый катафалк!

Впервые в его голосе она услышала - или позволила себе услышать сварливую, прерывистую ноту, подспудное раздражение, которое все время там было, но от которого плотный слой самопоглощенности, радости от созидания нового существа, просто от своей огромности, полностью ее изолировал.

- Не я была виновата, - возразила она.

- И все же, - пробормотал он и покачал головой. Он плакал.

- Ричард, - всполошилась она. - Ты... Что случилось?

На светофоре зажегся зеленый. Машина перед ними еще какую-то долю секунды не трогалась с места. Ричард основанием кисти нажал на гудок.

- Ничего, - сказал он в своем обычном любезном и легком тоне. - Конечно, я тебя отвезу. Всюду, куда тебе нужно.

Опыт повивальных бабок по части отцов случаен, но богат и непогрешим, как познания фермера о миграции птиц и движении облаков. На своем веку Дороти Пендльтон приняла свыше двух тысяч младенцев, и из этого числа более тысячи отцов ее маленьких клиентов, по крайней мере, хотя бы раз посещали ее кабинет вместе с матерями, а несколько сотен еще и являлись выполнять свой мистический долг во время родов. Особенно в этих, последних, обстоятельствах мужчины мгновенно выказывали свой характер и вели себя без всяких штук. Каких только мужей Дороти ни повидала - озлобленных, обманутых, молчаливых, саркастических, горячих, ледяных, пугливых, безразличных, не работающих и упоенных работой, несущих на себе груз многих поколений разгневанных отцов и горемык, которые из-за цепи неудач не знали собственного сердца. Дороти пригласила Кару Глензман и Ричарда Кейса пройти в смотровую, но тут ее сразу насторожила мрачная, фырчащая эманация вокруг головы Ричарда. Он сидел один на банкетке, ссутулившись, уйдя в себя: пальцы барабанили по страницам журнала "Йога". Не пошевельнувшись, он молча наблюдал, как Кара встала и поздоровалась с Дороти за руку. Когда Дороти повернулась к нему, на нижней половине его лица мелькнула ничего не говорящая улыбка. А глаза, затененные, враждебные, уклонились в сторону, избегая ее взгляда.