- Я это завтрашнее дело отменяю, - бросила она ему.

И тут, после того, как он так долго молчал, он смог лишь машинально сказать:

- Понимаю.

Ничего другого ему не оставалось.

Беременность пошла Каре на пользу. Приступы тошноты - а ее выворачивало наизнанку - за несколько первых недель прошли, оставив у нее чувство, что она очистилась от въедливого зловония и мерзкого пота, сопряженных с учиненным над ней насилием. Она перешла на строгую, богатую белками диету, исключавшую жиры и сахар. Она купила соковыжималку и стала приготовлять смеси даже из несовместимых фруктов и овощей, и от этих смесей шел аромат, как от нижних частей газонокосилки в дождливое лето. Она стала ходить на гимнастику в Студио-Сити, где подружилась с одной особой, сыгравшей маленькую роль в какой-то плохонькой кинокомедии и собиравшейся разродиться за день до Кары.

Кара очень следила за всем, что попадало в ее тело, холила его и лелеяла, умащивала и массировала, протирала лосьонами и контролировала его испражнения. И оно - ее тело - реагировало именно так, как писалось в книгах, которые она читала. Она прибавила в весе, но ровно столько, сколько требовалось. И все вторичные признаки - начиная от увеличения молочных желез до легких приступов головных болей и изжоги - появлялись на редкость обнадеживающе в положенное время - прямо как по расписанию.

В первое время ее удивляло, что она так хорошо себя чувствует, что у нее так легко на душе, что так безоблачно проходит каждый день. После того страшного вечера у озера Голливуд, который вполне мог свести ее жизнь на нет, она цвела, и с каждым днем ее становилось все больше. И этот ребенок, вопреки омерзительному мгновению, когда он зародился, - о, этот запах горячей пыли и мексиканского шалфея в ее ноздрях, эта вспышка боли в глубине глаз, когда ее голова стукнулась о землю! - этот ребенок, теперь она так чувствовала, был сотворен целиком из ее вещества, изваян ее рукой. На него шли ее тромбоциты и антитела, укрепляемые кальцием, который она принимала, орошаемые восемью бутылочками ключевой воды, которую она ежедневно выпивала. Она ушла с работы; она продиралась сквозь романы Троллопа. К концу шестого месяца она могла проводить так день за днем, даже не замечая, как счастлива.

За те шесть месяцев Ричард Кейс совершенно пал духом. То, с каким легким сердцем Кара не замечала его потерянности, измеряло, на его взгляд, ширину разверзшейся между ними бездны. Его разговоры с ней, никогда не отличавшиеся многословием, теперь сократились до односложных реплик итальяшки из вестерна. Приятели, чье общество он всегда расценивал как балласт, необходимый для большей устойчивости супружеского судна, перестали включать его в свои планы. Что-то, как они выражались, съедает его. Впрочем, ясно что - насильник; высокий, красивый, мускулистый, бывший игрок Всеамериканской сборной, еще юнцом установивший рекорд штата в беге с препятствиями на четыреста метров, он за одну яростную минуту сделал то, чего Ричард не смог спроворить за десять лет законного брака в любви. Такое было хуже рогов, потому что соперник Ричарда даже соперником не был. Этого Деррика Купера даже презирать было смешно - животное, не заслуживающее никаких чувств со стороны оскорбленного мужа. В результате Ричард попал в ужасное положение: видя каждый день, как растет у его жены живот, темнеют соски и таинственная лиловатая полоска тянется по расплывшемуся пространству от пупка к промежности, он вынужден завидовать злу, жаждать его энергии. Полуироничная нотка, придававшая развлечениям Ричарда и его друзей слегка шаловливый тон, покинула Ричарда. Какое-то время он продолжал ходить с приятелями на скачки, курить сигары, играть в гольф, но каждый проигрыш воспринимал чересчур серьезно, затевал драки, обижался, стал невыносим. А однажды в субботу его лучший друг застал его плачущим в мужском туалете Санта-Аниты. После этого случая все интересы Ричарда сосредоточились на работе. Он брался за любые заказы - даже за те, какие прежде отмел бы с порога, - лишь бы поменьше бывать дома. Он отказался от доминиканских сигар и перешел на дешевые сигареты.

За все это время он ни разу не сопроводил Кару к гинекологу и не открыл ни одной из многочисленных книг о беременности, родах и уходе за младенцем, которыми она наполнила дом. Отец Ричарда умер много лет назад, а после того, как Ричард с жесткой лаконичностью сообщил матери, какого внука ей следует ожидать, он больше не вымолвил о будущем ребенке ни слова. Если мать о нем спрашивала, Ричард передавал трубку Каре и выходил из комнаты. А когда Кара на шестом месяце заявила, что хочет, чтобы у нее были естественные роды в присутствии и с помощью акушерки - повивальной бабки, - он, как всегда в подобные минуты, отрезал: "Это твой ребенок". Женщина, не так безумно жаждавшая иметь ребенка, пожалуй, нашла бы, что возразить, но Кара только кивнула и договорилась на следующий вторник с повивальной бабкой, Дороти Пендльтон, обладавшей разрешением практиковать в больнице "Седарс-Синай".

В понедельник Кара попала в автокатастрофу. С места происшествия она вызвала Ричарда, и он прямо со съемочной площадки, где снимал фильм об израильском кун-фу, прикатил к ее доктору, принимавшему в Западном Голливуде. Кара не пострадала - если не считать ссадины на щеке, и доктор, после осмотра и сонограммы, выразил уверенность, что плод развивается превосходно. А вот машина Кары оказалась напрочь разбитой. В нее врезался - надо же такому случиться! - старый списанный катафалк, "кадиллак" 1963 года. Поэтому на следующий день к повивальной бабке Ричарду пришлось везти Кару на своей машине.

Она не стала его об этом просить, просто сказала:

- Отвезешь меня к Дороти.

Они ехали от доктора домой. Кара, вынув из сумки сотовый телефон и филофакс, стала наводить порядок: после аварии все пришлось укладывать заново.

- Мне назначено на девять.

Ричард бросил на жену изучающий взгляд. На лице у нее красовалась приклеенная пластырем марлевая блямба, левый глаз заплыл, почти закрылся. У него в кармане джинсовой куртки лежал тюбик с антисептической мазью, пакет неиспользованных бинтов и инструкция, как этим хозяйством пользоваться. Обычно, думалось ему, мужчина заботится о беременной жене из чувства любви и долга, и еще потому, что тем самым разделяет с ней тяжесть общей ноши. Последнее в их ситуации отпадает. Первое же потерялось где-то между эвкалиптами на северном берегу озера Голливуд и холодным кафелем мужского туалета в Санта-Анита. Остался разве что долг. Из мужа Кары он, Ричард, превратился в ее мальчика на побегушках, обязанного обслуживать ее потребности и желания, не проявляя никаких чувств, превратился в безмолвную непроницаемую тень.