Между Вольтером и последователями Конфуция существуют немалые различия, но, хоть я и придерживаюсь иных взглядов, это обстоятельство ни в коей мере не умаляет моего почтения к Вольтеру. Не гневаюсь же я на своего брата только за то, что он ищет благорасположения отца другими средствами, чем я. Забудем недостатки Вольтера, ибо его достоинства заслуживают всемерного восхищения. Я предпочитаю вместе с мудрецами восхищаться его мудростью, а над его слабостями пусть смеются завистники и невежды. Ведь чужие заблуждения всегда особенно смешны тем, кто сам умом не вышел.

Прощай!

Письмо XLIV

[Мудрость и советы лишь умеряют наши страдания, но не в силах соделать

нас счастливыми.]

Лянь Чи Альтанчжи - Хингпу, невольнику в Персии.

Нельзя создать философское учение о счастье, которое подходило бы для всех сословий, ибо каждый, кто стремится к этой цели, выбирает свой путь. Как различны цвета, которые к лицу разным людям, так различны и удовольствия, отвечающие различным склонностям. Всевозможные сек. ты, пытавшиеся растолковать мне, в чем состоит счастье, в сущности толковали о своих собственных пристрастиях, вовсе не справляясь о наших. Их последователи обременены всякого рода запретами, но счастья им от этого не прибавилось.

Если мне, например, нравится танцевать, было бы нелепо с моей стороны предлагать такое же развлечение калеке; а если этот последний, больше всего любя живопись, вздумает приобщить к ней того, кто утратил способность отличать один цвет от другого, он поступит столь же глупо. Потому-то советы, обращенные ко всем, обычно бесполезны, а на советы каждому в отдельности понадобились бы многие тома, потому что каждому человеку нужно свое особое руководство для выбора.

По-видимому, душе человеческой дано испытывать лишь определенную меру счастья, и никакие общественные установления, обстоятельства и превратности судьбы не в состоянии увеличить ее или уменьшить. Тот, кто сравнит свое нынешнее положение с прошлым, скорее всего убедится, что в целом он столь же счастлив или несчастлив, как был прежде.

Удовлетворенное честолюбие или непоправимое несчастье порождают в нас недолгое чувство радости или горя. Эти потрясения могут на время нарушить равновесие пропорционально их силе и впечатлительности человека. Но душа, сначала растревоженная случившимся, с каждым днем будет освобождаться от его влияния, пока, наконец, не вернется к своему прежнему спокойствию. Если бы нежданный поворот судьбы освободил тебя и посадил на трон, твое ликование было бы естественно, но вскоре дух твой, как и твое лицо, вновь обрели бы обычное спокойствие.

Потому-то каждая попытка искать счастья там, где нас нет, любое учение, внушающее, что нам будет лучше, если мы обретем что-то новоеГили обещающее поднять нас на ступеньку выше, приносит нам одни тревоги, ибо опутывает нас долгами, которых мы не в силах вернуть. Став обладателями тех преимуществ, которые выдаются за благо, мы вскоре обнаруживаем, что они не сделали нас счастливее.

Наслаждаться настоящим, не жалея о прошлом и не заботясь о будущем, нас призывали поэты, а не философы, и все же этот совет мудрее, чем обычно принято считать. Это единственный рецепт обретения счастья, который одинаково подходит для самых различных людей. Искатель наслаждений, труженик и, наконец, философ - все они в равной мере стараются следовать ему. В самом деле, если мы не находим счастья в настоящем, так где же его искать? В воспоминаниях о прошлом или в упованиях на будущее? Но посмотрим, может ли это принести нам удовлетворение.

Способность вспоминать о том, что минуло, и предвкушать грядущее - вот качества, которые более всего, пожалуй, отличают человека от животных. Хотя и животные в известной степени обладают такой способностью, вся их жизнь, по-видимому, заключена в настоящем, независимо ни от прошлого, ни от будущего. Человек же, напротив, пытается искать в этих двух источниках счастье и обретает беды.

Следует ли считать это свойство нашего ума преимуществом, которым мы вправе гордиться и за которое должны благодарить Природу, или это скорее несчастье, которое нам нужно оплакивать и покорно сносить? Одно несомненно: оттого ли, что мы злоупотребляем этой способностью, или же по самой сущности своей, она лишь усугубляет наши беды.

Если бы нам была дарована возможность возвращать усилием памяти одни только приятные события, не воскрешая мрачные стороны прошлого, тогда по желанию мы могли бы приобщиться идеальному счастью, возможно, куда более сладостному, нежели изведанному наяву. Но в этом нам отказано; прошедшее в воспоминании всегда бывает омрачено горькими и тягостными событиями. Вспоминать плохое - занятие не из приятных, а воспоминанию о хорошем всегда сопутствуют сожаления; поэтому, предаваясь воспоминаниям, мы больше теряем, чем приобретаем.

Что же до нашей способности уповать на будущее, это, как мы убедимся, дар еще более мучительный, нежели первый. Трепетать грядущей беды, что может быть тягостней? А предвкушать будущие блага - значит испытывать раздражение оттого, что сейчас они еще недоступны.

Таким образом, куда ни обрати взор, ничего утешительного не сыщешь. Позади - радости, которых уже не вернуть и о которых сожалеешь; впереди радости, по которым томишься и потому живешь в тревоге, пока не обретешь их. Если бы мы могли радоваться настоящему, не отравляя эту радость воспоминаниями или надеждами, наша участь была бы еще терпима.

К этому, собственно, и стремятся люди, не искушенные в философии, они по мере сил ищут в жизни лишь развлечений и удовольствий. Каждый человек, кем бы он ни был, независимо от его ума, заботится только об этом; иначе он оплакивает свою судьбу. Искатель наслаждений ищет развлечений по призванию. Человек деловой домогается того же, поскольку и в трудах своих он ищет скрытого в них развлечения. Наконец даже философ, размышляющий о смысле жизни, невольно развлекает себя мыслью о том, кем он был и кем должен стать.

Посему нам следует решить, какое из развлечений лучше всего: удовольствия, дела или философия? Что лучше помогает избавиться от тревожных чувств, порождаемых _памятью и предвкушением_?