ИГОРЬ (тихонько). Как, пойдешь со мной на улицу?

Я. Зачем?

ОН. Мужик, который меня караулил, на своей тачке приехал. Машина где-то там должна стоять, недалеко. (Вытаскивает связку ключей, найденную в кармане бугая, и начинает ее изучать). Жуй скорей… От машины, по-моему, вот эти, маленькие.

Я. Сам жуй скорей. Сначала из-за Адама чай не попили, дай хоть теперь кайф словить.

ИГОРЬ (пугается). Из-за какого Адама?

Я. Сморчка так зовут, которого мама приводила. Хам жуткий, ненавижу! Чего она в нем нашла?

ИГОРЬ (моментально успокаивается). Знаешь, Сашок, не наше это дело, насчет матери. Она старый человек, тоже имеет право на личную жизнь.

Я (наоборот, сержусь). Просто я не понимаю, зачем ей какой-то Адам Олегович понадобился, если у нее дядя Юра?

ИГОРЬ (останавливает челюсти и чуть не роняет прожеванное). Что дядя Юра?

Я. Забыл тебе сказать… точнее, не забыл, а как-то не получилось… Мама, оказывается, дядина Юрина любовница. Она у него на неприличной фотографии снята.

ИГОРЬ (пораженно). Что, опять к этому хмырю бегала?

(Брат смотрит на меня, причем, глаза у него почти вываливаются).

Я. Почему «опять»?

ИГОРЬ. Так ведь она уже когда-то таскалась наверх. А он на ней все равно не женился. Конечно, зачем им нищая интеллигентка? Они Бэлу ждали, принцессу на горошине.

Я. А по-моему, без разницы, снова или не снова. Любой дурак сразу ее заподозрит. Я, например, заподозрил, а когда улики эти нашел, тут уж и вовсе… Правда, про пакет она нормально объяснила. Я ей, кстати, верю, а ты?

(Игорь складывает губы трубочкой, продолжая смотреть на меня. Потом втягивает щеки и начинает трястись. Смеется. Потом он хохочет просто-таки по-дебильному. Что с ним такое? Заболел? Вообще-то я не люблю, когда другие смеются, а мне не смешно. Надо будет Андрея Петровича попросить и этому чистюле успокоительное вколоть…)

Я (возмущаюсь). Между прочим, зря ржешь! Дядю Юру вполне мог убить, например, Адам Олегович — из ревности, понял? Он же психопат натуральный. А матери пришлось наврать, будто бы она шнуры и баллончик под вешалкой откопала, потому что на самом деле она их зачем-то и притащила с собой.

ОН (вытирая слезы). Извини, нашло на меня что-то. Насчет Адама Олеговича ничего не могу тебе сказать, я его не видел. А насчет твоих подозрений против матери… Неужели ты серьезно мог подумать, что наша мамáн настолько идиотка, чтобы дать прикончить отца своего ребенка! Смешной ты. Да она, небось, всю жизнь собиралась его доить!

Я. Ка… какого ребенка?

ОН. Ну тебя, естественно. Не меня же.

(Место действия куда-то плывет, покачиваясь. Кружка с чаем становится чугунной, рука ее уже не держит. Старший брат странно удлиняется.)

ИГОРЬ (глухим, далеким голосом). Ой, Сашка, я почему-то думал, ты всегда про это догадывался, ведь целыми днями наверху торчал!.. (Все глуше, все отдаленнее). Ну, чего ты, чего? Осторожнее, кипяток прольешь…

(Кухня на долю секунды погружается в туман.)

Действие № 3: ЧУЖОЙ АВТОМОБИЛЬ

Дождь уже кончился. В остальном все было без изменений: лужи, ветер, пульсирующие желтым огнем светофоры. Черная дыра над сплетением электрических проводов. Никого.

Никого, кроме двоих. Оба почти взрослые, но заняты явным мальчишеством: обходят по очереди машины, мокнущие вдоль проспекта, и примеряют к дверцам ключи. Изо всех сил стараются не разбудить сигнализацию, дремлющую в промасленных стальных глубинах. Нервно сутулятся и прячут лица от окон. Дважды им не повезло — ударил, забился в истерике противоугонный сигнал, тогда пришлось уносить с проспекта ноги, ощущая поджатыми задами толчки душераздирающих звуков. Зато в переулке, куда они бежали, и пряталось искомое средство передвижения. Точно за углом, чтобы не мозолить глаз, но совсем близко от подъезда, совсем рядом, вот ведь как бывает… «Жигули» — последняя модель, разумеется. Ключик повернулся с идеальной легкостью, будто бы самостоятельно, освободив переднюю дверь. И машина не возмутилась, не вздрогнула, не пикнула.

— Залезай быстро, — решительно сказал старший.

Тот, кому было сказано, сунулся в распахнувшийся ход:

— Ой, на сиденье портфель лежит.

Он сел, принимая трофей к себе на колени. Старший, пугливо озираясь, хлопнул дверцей, обежал машину и занял место водителя. В салоне противно веяло резиной. Был полумрак. Опытный палец пошарил по стене, и стал свет.

Внутри оказалось красиво, уютно, современно. Обивка, подголовники, ремни, микроколонки. Цветные картинки, болтающиеся на присосках фигурки, телефонный справочник, стопка аудиокассет. На заднем сиденье валялись подушка, одеяло, разнообразная одежда.

— Посмотри у него в бардачке, — попросил старший, по-хозяйски взял портфель из рук компаньона и запустил в кожаный зев все передние конечности одновременно.

— Раскомандовался, — буркнули ему в ответ.

В портфеле было сплошь необходимое для существования мужчины. Тапочки, аптечка и смена белья в полиэтиленовом пакете. Деньги, Агата Кристи и презервативы. Масса других предметов, не имеющих никакого отношения к преступной деятельности хозяина. И только поверх всего лежало что-то явно инородное, выпадающее из ансамбля, — что-то, наспех завернутое в газету.

— Ну, как у тебя? — поинтересовался старший, вынимая это «что-то».

— У меня? Грязные тряпки нашел. Стекла он ими протирает, что ли? Стеклоочистители… Еще бумажки с печатями.

Бумажки были документами на машину. Водительское удостоверение оформлено на Сидина Тимура Германовича, причем, с фотографией именно того, стукнутого по голове. Старший глянул и удовлетворенно кивнул:

— Значит, не наврал. Дежурный по институту, надо же.

Потом опустил портфель в ноги, чтобы не мешался. Принялся разворачивать газетный сверток.

— Слушай, Игорь, может вы зря убегали? — внезапно спросил младший. — Может, вы все неправильно поняли?

Старший поднял взгляд, полный безумных надежд:

— Почему?

— А вдруг дежурный честно хотел поймать тех, которые ему труп подбросили? Вдруг он на тебя с Жанной подумал, что это вы убийцы?

— Зачем тогда труп вывезли?

— Так ведь нельзя им было милицию звать! Сам же говорил — какие-то темные дела в институте делаются.

Молодой мужчина закрыл глаза и стал неподвижен. Кануло несколько мгновений весны. Когда он разжал веки, в глазах не осталось ничего, кроме тоски.

— Нет, Александр, не проходит вариант. Я же сам из шкафа слышал, своими ушами… Короче, не отвлекай, прошу тебя…

Из газеты выпали три красных удостоверения с вытесненными золотом гербами. И еще — безликая записная книжка.

— Это он, — севшим голосом сказал старший, раскрыв корочки одну за другой. — Его убили у проректора в кабинете.

Все удостоверения оформлены на некоего Егорова Ивана Владимировича. Фотография везде одна и та же. Только, согласно первому, гражданин Егоров имел звание капитана и работал в уголовном розыске, согласно второму — сержантом патрульно-постовой службы, а третье и вовсе принадлежало лейтенанту пожарной охраны.

— Хорошо устроился, — позавидовал младший.

Он уже листал записную книжку — с конца. Мелькали фамилии, мелькали телефонные номера. В середине завалилась металлическая пластинка в форме узкого вытянутого овала с выбитыми буквами и цифрами. Он покрутил пластинку в пальцах. Непонятный какой-то жетон… Но самое занятное нашлось в начале. После первой страницы, содержащей данные на гражданина Егорова И. В. — адрес, группу крови, резус-фактор, — шла область, обозначенная: «Для памяти». Были использованы всего несколько листиков. На первом значился телефонный номер коммуналки, где жили братья. Без комментариев, голенькие цифры. Впрочем, кое-что все-таки было написано, прямо под цифрами — короткое словечко «Наби». И все. Что оно значило? А на следующих листах помещались разнообразные, без всякой системы собранные сведения о двух персонажах. О дяде Юре и дяде Павле.