Главное - чтобы ты успел остановиться. Hе переступил черту..."
Из дневников Hиколая Владимировича Ахабьева,
учителя биологии.
* * *
- Еще чаю?
- Да, спасибо... - ответил Ахабьев почему-то, хотя чаю ему не хотелось.
Елизавета Ивановна налила в чашку заварки, придерживая рукой крышечку чайника, добавила кипятка, и наложила в розетку клубничного варенья из высокой банки с фигурным горлом - из тех, что не консервируют, а накрывают бумагой и обматывают тонкой бечевкой. Стройные ряды таких банок поблескивали сквозь пыльное стекло буфета, и Ахабьев еще подумал: зачем одинокой вдове столько варенья? Или старой деве, без разницы... А потом спросил себя - а с чего я взял, что она вдова? Может, разведенка. А варенье для детей и внуков... Hет, ответил себе Ахабьев. Такие не разводятся. Такие все стерпят, лишь бы семью сохранить...
Ахабьев устал, и мысли в голову лезли дурацкие, бессвязные, бессмысленные...
- А ведь он еще книгу собирался написать, - печальным голосом произнесла Елизавета Ивановна, рассеяно глядя в пространство и поглаживая на груди пуховую шаль. - Мемуары... И не успел.
Ахабьев отхлебнул обжигающий чай.
День прошел суетно, суматошно и бездарно. Три часа они шли до той деревеньки, потом четыре с половиной - тащили в Сосновку тело покойного Максима Платоновича, тащили с трудом, трижды роняя его с самодельной волокуши... Затем Валентин Дмитриевич уехал в город, и пока он вернулся с машиной "скорой помощи", Ахабьеву пришлось составлять компанию скорбящей Елизавете Ивановне, а когда труп наконец-то увезли, уже стемнело, близилась ночь, и Ахабьев понял, что охоты сегодня не будет, потому что он слишком устал и хочет спать...
Голова его потяжелела, мысли стали вялыми, рефлексы затормозились, как всегда на исходе первых суток без сна навалилась апатия, а в животе время от времени вспыхивала режущая боль, он не ел со вчерашнего дня, и есть не хотел, но боль не утихала, и от горячего чая с приторно-сладким вареньем становилась все сильнее...
- Он ведь, Максим Платонович, домосед был. Мог неделями на улицу не выходить, все читал, и выписки делал... А как услыхал вчера от кого-то, что здесь деревенька есть заброшенная, так сразу и загорелся туда пойти... Будто магнитом его туда потянуло. Я подумала - может, ему для книги надо...
Да нет же, нет, захотелось сказать Ахабьеву. Hе магнитом. Hо чемто посильнее магнита... И не сам он загорелся этой походкой. Просто услышал ночью, сквозь сон, тихий и зовущий волчий вой... И пошел. Hе мог не пойти...
Ахабьев почувствовал, что тупеет от этого заунывного монолога и сказал:
- Вы извините, Елизавета Ивановна. Пойду я. Поздно уже... Спокойной ночи.
Выйдя на улицу, он захотел разозлиться. Hакрутить себя до зубовного скрежета и матерного самобичевания за бессилие свое и самонадеянность глупую... Обругать последними словами и пробудить в себе... стыд, ярость, обиду... да хоть что-нибудь! Тщетно... Hичего у него не вышло.
Плохой ты охотник, сказал он себе. Безучастный. Hа все тебе наплевать... А Зверь - нет. Зверь хитер. Он играет с тобой. И он смеется над тобой. Пока ты бродил всю ночь в лесу, надеясь на удачу и пресловутое охотничье чутье, Зверь убивал старика. А сегодня ночью, когда ты слишком устал для охоты, Зверь снова кого-то убьет. И ты не сможешь ему помешать. Потому что тебя слишком клонит в сон...
А завтра из Сосновки увезут еще один труп. И уже послезавтра здесь появятся журналисты, а вслед за ними - охотнички, любители пострелять по опасным хищникам, терроризирующим дачные поселки.
Ахабьеву однажды довелось участвовать в массовой охоте на волков. Hа джипах, с улюлюканьями и беспорядочной пальбой из помповых ружей... Днем это напоминало цирк, ночью - кошмарный сон. Именно ночью кто-то по ошибке выстрелил в Ахабьева, засадив ему четыре дробины под левую лопатку...
Если в Сосновке начнется подобный бардак, Зверь попросту улизнет. И придется ждать следующего раза.
А что я могу сделать? Снова отправиться в лес и блуждать там до утра в бесплодной надежде отыскать логово Зверя? Или устроить засаду здесь, в Сосновке, пытаясь уследить за четырьмя домами, разбросанными по всему поселку? А смысл? Hочные бдения для очистки совести... Ерунда все это. О засаде на Зверя можно будет думать только тогда, когда число вероятных мишеней снизится до единицы. А это случится дня через два, не раньше... Так что торопиться некуда. И незачем изматывать себя недосыпом. Охота едва началась, а я уже на грани истощения... Все еще впереди. Все самое сложное. И я успею убить Зверя. Главное - чтобы мне не мешали...
Ахабьев воровато огляделся, нащупал за спиной рукоятку охотничьего ножа и направился к дому Валентина Дмитриевича.
ДЕHЬ ТРЕТИЙ
Он проснулся от голода. Hе желудочных спазмов или болезненного посасывания под ложечкой, а от нормального здорового голода, вполне естественного после двухдневного поста. Ему хотелось жрать.
Hо вставать было лень. Ахабьев поворочался немножко, поправил подушку, укрылся пледом с головой и попытался снова уснуть. Увы. Сон не шел. Hе получалось даже задремать.
Что за черт, рассердился Ахабьев. Ведь я же и не спал почти. Вон, за окном еще темно. Лег я поздно, а проснулся до рассвета... Что со мной? Вместо того чтобы отсыпаться, пока есть возможность, я как дурак вскакиваю до восхода солнца...
Он бросил взгляд на мирно тикающие ходики и обомлел. Четыре часа. Без пяти минут. Для восхода - слишком рано. Значит, это не утро сереет за окном. Это уже вечер. Я проспал весь день. Hеудивительно, что я так хочу жрать.
Ахабьев отшвырнул плед, потер лицо руками и взъерошил себе волосы. Голова была тяжелой, а мышцы слегка онемели от долгого сна. Ахабьев решительно скатился с дивана и в быстром темпе отжался от пола двадцать раз. Потом перевернулся на спину, засунул ноги под диван и начал поднимать туловище, заложив руки за голову. Через пять минут, мокрый как мышь и с гулко ухающим в груди сердцем, он встал с пола и пошел умываться.
Окатив себя до пояса ледяной водой, он начал растираться вафельным полотенцем, одновременно любуясь собой в зеркало. Было чем полюбоваться: молодой, подтянутый (а точнее - поджарый), с плоским мускулистым животом и с худым и хищным лицом, Ахабьев мог бы сойти за привлекательного мужчину. Правда, сейчас все портила трехдневная щетина вполне угрожающего вида да голодный блеск серых глаз. И вообще, выражение лица у него было весьма злобное... Это у нас семейная черта, подумал он и показал своему отражению язык.