– Да, странное место для служения богу, – согласился Алан.
Крыши и колокольни монастыря вместе с окружающими их скалами образовывали на фоне неба одну черную зубчатую линию. Грозным и диким казалось даже само небо, залитое багровыми красками заката, исчерченное волнистыми полосами золотых и алых облаков, которые напоминали хвосты сказочных чудовищ.
– Быть может, они забрались на такую высоту, чтобы жить поближе к небесам, – сухо заметила Анджела.
Оказалось, что подойти к монастырским воротам труднее, чем к воротам иной крепости.
Чтобы достичь подножия утеса, молодым людям пришлось перебраться через реку, которая прорезала долину наискосок и у противоположного склона поворачивала к Ольтулу почти под прямым углом. Когда они шли по ветхому мосту из неотесанных бревен, под которыми бешено бурлила вода, Алан сказал:
– А ведь это почти остров. С одной стороны озеро, с другой – река, и со всех сторон – обрывы.
– Не знаю, удалось ли им приблизиться к небу, но от людей они сумели отгородиться.
– Что ж, их нельзя винить – ведь вокруг рыщут турки. Однако и говоря это, Алан знал, что монастырь был построен за много веков до того, как турецкие орды вторглись в Европу. Некогда в Варну пришли те, кто искал святой жизни, и они построили в этом диком краю приют благочестия и учености. «Но вот кто обитает здесь теперь?» – подумал Алан.
Еще немного – и они узнают. Тропинка, настолько крутая, что местами она переходила в грубо вытесанные ступеньки, петляя, вела на вершину утеса. На полпути поперек нее высились массивные ворота, напоминавшие предмостное укрепление замка.
– Попасть туда можно только через эти ворота, – сказал Алан.
Хотя уже смеркалось, они хорошо видели, что и слева и справа от ворот скала уходила вниз совершенно отвесно. Проникнуть в монастырь незаметно было нельзя. К счастью, у них и не было такого намерения.
– Только не спутай, кто мы такие и зачем сюда пришли, – прошептал Алан на ухо девушке.
– Не беспокойся, я все помню назубок.
Наконец они подошли к окованным железом створкам ворот. Вот она, решающая минута. Алан сжал кулак и постучал.
Стук замер, и наступила тишина. Подождав немного, он постучал еще раз.
По-прежнему единственным ответом была тишина. Монастырь казался таким же угрюмым и безмолвным, как окружающие утесы. Молодые люди переглянулись. С каждым мгновением становилось все темней.
– Дай-ка я, – сказала Анджела.
– Ну, уж если они моего стука не услышали, так где же тебе…
Тут он вздрогнул от громового стука и, поглядев на Анджелу, увидел, что она сжимает в руке большой камень. Ее выдумка оказалась удачной. Прямо перед ними приоткрылось решетчатое окошко. Старческий голос пробормотал что-то невнятное. Алан заговорил по-гречески:
– Мы два молодых паломника, отец. Мы ищем ночлега.
– Уже поздно, солнце зашло, а монастырские правила запрещают открывать ворота после наступления темноты.
– Во имя христианского милосердия, отец! Мы прошли долгий путь, мы изнемогаем от голода и не нашли здесь другого жилья.
– В Варне и нет другого жилья. Мы чураемся мира и его суетной греховности.
– Мы тоже бежим от мира и суетной греховности, отец, – вкрадчиво сказала Анджела, почти не покривив душой. «Уж Морелли, во всяком случае, можно считать воплощением суетной греховности», – подумала она.
Невидимый привратник долго молчал, словно раздумывая, а потом сказал:
– Монастырь – не заезжий двор, и тут вы не найдете мягких постелей и сладкой еды…
– Мы ищем духовного утешения, – немедленно нашлась Анджела, – а не мирских удовольствий.
– Ну что ж, – проворчал монах, – входите.
Взвизгнули задвижки, загремел железный засов, и в одной из створок открылась небольшая дверца. Подняв фонарь, на Алана и Анджелу подозрительно уставился длинноволосый бородатый монах. Они вошли, и он принялся возиться с задвижками и засовами.
– Вот мы и у цели, – с торжеством прошептала Анджела по-итальянски.
Алан ничего не ответил. У него было предчувствие, что самое трудное еще впереди.
Алан не раз бывал в больших католических монастырях Йоркшира и других английских графств, но ничего подобного этому монастырю он еще никогда в жизни не видел.
Ему приходилось встречать и хороших монахов и плохих: монахов, которые были учеными книжниками и умелыми врачевателями; монахов, которые возделывали поля в Пеннинских долинах гораздо лучше, чем окрестные сквайры; монахов, которые заводили школы и были искусными зодчими… Но, по правде говоря, еще чаще он встречал монахов, которые думали только о своих лошадях и гончих, винных погребах и хорошеньких девушках в соседней деревне.
Однако монахи Варны, казалось, не думали ни о трудах во славу господню, ни о мирских радостях. Это были люди, так долго жившие затворниками в этом глухом краю, что их души и разум заплесневели, словно хлеб, забытый в кладовой…
Молодых людей долго вели через настоящий лабиринт темных зданий, пока, наконец, они не оказались в монастырской гостинице – каменной клетушке, где, судя по всему, уже многие годы никто не останавливался.
– Знаешь, – сказала Анджела, – мне кажется, последним здесь ночевал тот старый паломник… Ну, ты знаешь…
Окон не было, их заменяла небольшая дыра под самым потолком, так что воздух в комнатушке был спертым, и она пахла гнилой соломой и мышами.
– Да, это никак не заезжий двор, – пробормотал Алан, с грустью вспоминая уютные комнаты тех монастырских гостиниц, в которых ему доводилось бывать.
Через час к ним вошел другой монах, неся в одной руке блюдо с рыбой и ломтями хлеба, а в другой – кувшин воды.
Анджела посмотрела на хлеб, понюхала рыбу и весело заявила:
– Вода, во всяком случае, свежая. Будем рады и этому.
– Где нам можно умыться, отец? – спросил Алан у монаха.
Но тот только нахмурился и ответил сурово:
– Здесь, в Варне, мы умерщвляем плоть, а не холим ее.
– Оно и видно, – шепнула Анджела. – А нас-то учили, что чистота телесная – сестра чистоты духовной. Они тут, кажется, придерживаются другого мнения.
В дверях монах обернулся:
– Утром вы явитесь к отцу Димитрию.
– С величайшим удовольствием, – заверил его Алан. – А зачем мы должны являться к отцу Димитрию?
Монах явно счел этот вопрос очень глупым.
– Чтобы заплатить за ночлег. А то зачем же? – ответил он и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Анджела посмотрела на Алана, затем на жалкий ужин и на охапку гнилой соломы, которая должна была служить им постелью, и звонко рассмеялась.
– «Заплатить за ночлег. А то зачем же?»! – передразнила она монаха.
– Какая мерзкая дыра!
– Настоящая темница.
– И все же нам надо придумать предлог, чтобы задержаться здесь как можно дольше – во всяком случае, до тех пор, пока мы не…
Анджела села и начала развязывать тряпки, которыми обмотала свои башмаки, не выдержавшие каменистой дороги и постоянной сырости.
– Если они захотят, чтобы я утром ушла, пусть поглядят на мои ноги, – невозмутимо объявила она. – Ой! Чулок присох к ссадине. Бр-р-р! Чего бы я сейчас не отдала за тазик теплой воды!
И все же стоило им лечь, как они мгновенно уснули, и даже унылый колокольный звон, который каждые два часа созывал монахов в часовню на ночную молитву, не мог их разбудить.
Снизу, из долины, монастырь казался отрезанным от всего мира. А теперь, когда они поглядели вниз с его стены, им почудилось, что они уплывают куда-то на облаке.
Бездонные пропасти разверзались под самыми их ногами, и казалось, что каменная стена, опоясывавшая вершину, нужна для того, чтобы монахи не падали из своего монастыря, а не для того, чтобы помешать врагам ворваться в него.
Кроме тропы, по которой они поднялись к воротам, с утеса был еще только один спуск – к озеру, где монахи удили рыбу с больших камней.
Едва проснувшись, Алан и Анджела начали потихоньку знакомиться с монастырем. Сперва они спустились к озеру, умылись и вымыли израненные ноги. Два монаха, которые уже сидели там с удочками, смотрели на них, разинув от удивления рты. Потом молодые люди заглянули в мрачную часовню, стены которой были на византийский лад расписаны изображениями суровых святых и мучеников. Но краски давно потускнели и выцвели.