Для Ереми космические десантники до настоящего момента представлялись чуть ли не мифическими существами. Хотя в жизни он ими никогда не интересовался, тем не менее, слышал от старших домочадцев, что в одном из шпилей Палатина Космический десант содержал крепость-монастырь. Несколько веков назад на Некромонде приземлился пиратский корабль космических кочевников. Звали их орки. Вступив в союз с местными племенами, эти кровожадные чужаки захватили одно из дальних скоплений муравейников. Не менее десяти Веленсов входило в число воинов, мобилизованных из отрядов всех муравейников, которые совместно с солдатами планетарных военных сил прокладывали путь по пепловой пустоши, чтобы прогнать непрошеных гостей и очистить место от следов их пребывания. Воинство возглавлял отряд Космического десанта. Но разорённые муравейники с тех пор так и стояли брошенные, похожие на разбитые черепа.

Лишь один из Веленсов вернулся домой, и то только для того, чтобы умереть от ядов, которыми надышался во время дальнего марш-броска. Этот эпизод стал частью семейного предания, передаваемого из поколения в поколение, так же как и мнение, что лучшего места для существования, чем Трейзиор, нет.

Прибывшие на Некромонд по приглашению предков нынешнего лорда Хелмора космические десантники устроили на Палатине укреплённую базу, которая существует и поныне.

– Ереми Веленс, – сказал десантник, – как зовут Императора?

– Бога-отца всего Сущего? – прошептал Ереми, все ещё преследуемый воспоминаниями о последних минутах жизни несчастного Якоби у теплового колодца. – Сила духа: вот имя Бога-отца. Высшая сила духа.

– Хороший ответ на непростой вопрос. Почтительный ответ. Сильный ответ.

– Тогда почему, сэр, по его воле мы живём в нашем муравейнике, обложенные со всех сторон врагами? Сверху и снизу? Почему Воля не порождает более сильный Закон?

Десантник посмотрел на Ереми с новым интересом.

– Потому, Ереми, что так устроена галактика в целом. Как сверху, так и снизу! Враг поджидает нас повсюду. Неприятели и предатели. Чудо состоит в том, что в миллионе миров его Воля всё же главенствует. И будет главенствовать. и впредь, упрямо преодолевая все препоны! Смерть и кровь. Это единственный закон Вселенной.

Ереми подумал о лорде Хелморе, дёргающем за верёвочки своей паутины, растянутой по всему Некромонду. Повелителю Империи следовало опасаться только действительно внушительных ос, которые стремились разорвать эту паутину, а мириады клещей, готовых вгрызться друг в друга, не представляли для него опасности.

По Божественному разумению Императора миры были всего лишь простыми клещами… Перед мысленным взором Ереми открывалась зияющая чернотой бездна.

– Сможешь ли ты всецело покориться Ему, Ереми Веленс, чтобы нести миру Его волю? – спросил десантник.

– Состояние психики, точка четыре девять…

– Отношение интеллекта Хаббарт-Ницше, точка восемь восемь…

Бифф Тандриш вслушивался в замысловатые слова, не испытывая ни малейшего страха. Непонятные заклинания не производили на него никакого впечатления и не означали ровным счётом ничего. Важным в его жизни была лишь татуировка паука, навеки связавшая его с родной бандой.

Сколько это «навеки» могло продлиться в подземелье нижнего города? Двадцать лет, в лучшем случае, тридцать. Потом наступит смерть. Причиной её станет изнурительная болезнь, которая унесла жизни его помойных родителей, все существование которых заключалось в копании в мусорных отбросах. Смерть подстерегала обитателей нижнего города также в схватках с бандами себе подобных или с парнями сверху. Те, другие, были лучше вооружены, но им мозгов не хватало, чтобы ориентироваться в его родном подземелье…

Похоже, никто кроме Биффа не умел размышлять по-настоящему.

Скажем, он не набросился на того сосунка с гладким лицом, который сидел в большой комнате. Это был тот самый сосунок, с которого он когда-то сорвал маску. Тот ещё обжёг лазером руку Биффа, а его кореша – беднягу Чокнутого – обрекли на адскую смерть. Будь на его месте Олухи или Балбесы, они непременно кинулись бы на него и отомстили за Чокнутого. Но Бифф сидел и размышлял.

К тому же нельзя забывать, что ни Олухи, ни Балбесы не могли бы сидеть вот так, сложив руки, в комнате среди солдат и других своих врагов…

Потому что все своё время они проводят, роясь в отбросах, участвуя в стычках и церемониях скарификации, да изредка, когда есть настроение, могут подёргаться вместе, а размышлять им некогда. В стычках и потасовках Паучьим Глоткам нет равных. Стоит только вспомнить, как они залегли в засаду, как лихо потом напали на технарей, которые сами на них охотились и не ожидали внезапной атаки. Так что ещё неизвестно, кто на кого охотится.

Но они никогда не загадывали наперёд. Они не умели размышлять отвлечённо.

Бифф в этом отношении не походил на них. Не раз его кореша из Паучьих Глоток из-за этого вздрючивали его; конечно, не так, как они могли бы вздрючить Бешеного Пса или Лицо со Шрамом, конечно, если бы им подвернулась такая возможность. Может, и вправду Бифф был мутантом. Слишком уж много думал, и мысли у него были какие-то чудные. А совсем недавно одному из корешей из Паучьих Глоток он сказал: «Никакие мы не помойщики, и плевать, что нас так прозвали. Мы отряд подземного города, понятно? Мы честные и справедливые».

Пройдёт время, не так уж много, каких-нибудь несколько лет, и он непременно станет главарём Паучьих Глоток, потому что он башковитый. Они этого не знают. Кто он для них? Желторотый птенец. Но он-то знает.

Паучьи Глотки наберут силу и поднимутся, как пена поднимается в канаве дерьма.

Но ждать столько лет Бифф не мог, потому что в любую минуту его может подстеречь смерть.

Смерть ничего не значила для него.

Значило действие.

И так он думал и думал, напрягая мозги. Обо всём на свете, что только знал, а знал он не много. Но он знал, что знает мало, а это уже само по себе имело значение.

Однажды Паучьи Глотки поймали технаря, чтобы немого позабавиться с ним. Так вот, тот технарь разбирался в их жаргоне. Это он кричал, что всех его братьев по банде взяли в солдаты и что сборный пункт у крепостных ворот, откуда в пустошь уходят наземные поезда. Он пригрозил, что его родственнички этого дела так не оставят, если технарю сделают очень больно; грозил, что тогда их всех истребят.