На стенах, облицованных панелями из пласталя, висели размазанные голографические плакаты. На одном из них была изображена пышная, нарочитая архитектура Дворцового муравейника, где находился двор повелителя Некромонда. На другом – поезд на колёсном ходу, мчащийся по алым и оранжевым дюнам химических отходов в одной из пепловых пустынь. Из вмонтированного в стену динамика доносился хриплый голос, записанный на плёнку:

«Здесь царит порядок лорда Хелмора. Здесь царит порядок Императора. Того, кто нарушит покой лорда Хелмора, ждёт смерть. Тот, кто нарушит покой Императора, будет проклят…»

Утешительные угрозы, исторгаемые громкоговорителем, оборвал другой голос:

– Следующий: Зен Шарпик, известный под кличкой Ноздря.

К двери, за которой решалась судьба новобранцев, вразвалку направился здоровенный парень с лицом цвета глины, фиолетовым гребнем на голове и с костью в носу. Громилы вроде Ноздри однозначно подходили для армии, конечно, при условии, что тесты не покажут, что у них с головой не все в порядке. Акулы такого типа, попадавшиеся в сети вербовщиков, представляли собой отличное сырьё для Гвардии. Но в бандах, как правило, плескалась рыбёшка помельче и числом поболее. Некоторых, несомненно, придётся отбраковать; в основном, именно эти мальки и были причиной мелких стычек на вербовочном пункте, это они метали друг в друга яростные взгляды.

– Почему бы детишек не отсеять сразу? – заметил, глядя в потолок, сухопарый бритоголовый парень, у которого на руке недоставало мизинца.

Один из подростков наклонился вперёд и медленно протянул на наречии высшего уровня:

– Какой позор – дать отрубить себе палец, чтобы извиниться перед боссом за допущенный промах. А может быть, мизинчик отрезали в качестве трофея? Какой солдат из него получится?

Бритоголовый вскочил, как ошпаренный, но охранники угрожающе покачали оружием, и он, исторгая проклятья и угрозы, медленно осел. Несколько парней из банды Доркаса одобрительно захихикали. Однако такая дерзость не пришлась по душе двум другим ребятам примерно такого же возраста, и теперь троица на протяжении долгих часов ожидания обменивалась ядовитыми взглядами.

Ноздря отсутствовал всего десять минут, когда голос объявил:

– Следующий: Лександро Д' Аркебуз.

Услышав имя парня из высшего уровня, многие из тех, кто находился в комнате и не относился к приверженцам Доркаса, насмешливо присвистнули, а кое-кто даже презрительно сплюнул. Не обратив внимания на открытое проявление презрения со стороны потенциальных товарищей, Лександро с независимым видом не спеша двинулся к двери.

За бронзовым с позолотой и зелёными следами патины столиком, на котором стояла картотека, сидел сержант. Вместо носа, по-видимому, откушенного в какой-то период его профессиональной деятельности или даже ранее, торчала грубо восстановленная розовая блямба. Рядом сидел суетливый писарь с серым лицом. В толстый фолиант в кожаном переплёте он заносил данные, касавшиеся Зена Шарпика. В середине комнаты стоял никем не занятый железный стул с высокой спинкой, помещённый внутри медной сетки. Он был оборудован съёмным железным шлемом, словно предназначенным для того, чтобы крошить черепа. Техник, разглаживая проводки, соединявшие странное приспособление с экраном в костяной оправе, по которому бежали руны и формулы, бормотал какие-то заклинания; вместо кисти левой руки у него был какой-то затейливый протез в виде вольтметра с когтями электродов. Большая часть помещения отражалась в одностороннем, покрытом серебряной амальгамой стекле, за которым маячила неясная фигура.

Лександро как будто не произвёл на сержанта должного впечатления.

– Ну, что за кадет может получиться из тебя, красавчик? – насмешливо спросил он на грубом наречии. – Ты умеешь полировать сапоги языком?

– Мне только четырнадцать, сэр. – Уважительное обращение едва не застряло у Лександро в горле, но ему всё же удалось произнести его.

– Отпрыск родителей из верхнего уровня, а? Так низко павших, верно?

– Это все происки врагов моего отца, сэр. Я его презираю.

– Мне не очень-то понятны твои замысловатые слова, паренёк. А теперь ты стремишься во что бы то ни стало снова подняться… На нижних уровнях нашего муравейника у тебя слишком много личных врагов, правда? Оставшихся с тех счастливых деньков, когда ты насмешничал над техниками и охотился на подонщиков?

«Точно, – подумал Лександро, – и они сидят в соседней комнате». Он кивнул в надежде, что это признание послужит демонстрацией характера.

– А не слишком ли юн ты был для этого, красавчик? Или в отряде ты играл роль талисмана?

Лександро вспыхнул, почувствовав себя уязвлённым до глубины души. Как ему хотелось убить этого дерзкого, бесчувственного сержанта!

– С какой стати должны мы предоставлять тебе убежище, а? Ты, наверное, неженка после всей этой роскоши и натуральной пищи. Между прочим, какая она на вкус, натуральная пища?

– Никакой я не неженка, сэр. Там сидит пара ребят, которые могут подтвердить это.

Не успев произнести это, Лександро тотчас пожалел, что похвастался. Сержант смерил его плотоядным взглядом.

– Что ж, красавчик, Трейзиор – маленький муравейник, и в этом нет ничего необычного. Три миллиона, четыре. Простому люду в Некромонде несть числа. Нам не нужны мальчики из высшего уровня, даже в качестве приманки для кочевников в пустыне.

В этот момент фигура за окном пришла в движение. Открылась дверь, и в комнату вошёл мужчина гигантского роста. В его левый глаз была вставлена красная линза в оправе из золочёной бронзы. Возможно, она заменяла настоящий орган. На щеке с противоположной стороны имелась татуировка, на которой был изображён крылатый кулак в момент сокрушительного удара по луне, откуда вытекала вытатуированная оранжевая лава и каплями падала на подбородок и грудь, похожая на кровь инопланетянина. У него были седые, коротко остриженные волосы. Казалось, что его каменный череп прикрыт проволочной шапкой. Во лбу торчали два имплантированных блестящих стальных стержня.

Сердце у Лександро ушло в пятки, а душа исполнилась благоговейного страха. Он тотчас узнал Космического десантника. Образ был ему знаком из видеоклипов религиозного содержания, демонстрируемых Экклезиархией, а также он видел подобные изображения на витражных стёклах в часовне, куда мать водила его молиться, когда он был младше.