- Я вас очень прошу направить меня к полковнику Доватору. А в общем, как хотите...

Доватор прищурил глаза, подумал немного и сказал:

- Нет, к нему вас направить нельзя!

- Почему?

- Он немедленно расстреляет вас, - ответил Доватор. - Да, да, продолжал он, - спросит: "Почему ты жив? Где остальные люди?" - и шлепнет. Тем более за такие рассуждения.

Плотвин, не зная, что ответить, потер рукой лоб, тряхнул головой.

- Все равно - ведите!

Доватор не спускал с него глаз. Лицо его тронула присущая ему открытая улыбка. Он позвал адъютанта.

- Надо товарищей накормить, - приказал он вошедшему Наумову, - и направить в штаб армии. Я командарму напишу. Да выдайте им обмундирование, хотя бы красноармейское, что ли. Ну и побриться все-таки надо...

- Я вас очень благодарю, товарищ командир! - Плотвин приподнял руку, хотел было козырнуть, но, вспомнив о своей одежде, опустил ее. Лицо его передернулось.

- Не стоит благодарности. Когда-нибудь встретимся - водкой угостите...

И тут Плотвин не выдержал. Охватив руками крупную, тронутую сединой голову, он зарыдал.

- На войне, подполковник, нянек-то нету... - глядя на него, тихо произнес Доватор.

Когда Плотвин ушел, Доватор сел за стол. Он долго писал. Потом запечатал написанное в конверт, вызвал Наумова и приказал отправить пакет с подполковником Плотвиным в штаб армии.

На окраине села торопливо загрохотали зенитки. Из окна были видны белые облачка разрывов, а между ними, на большой высоте, в голубом небе хищной белесой рыбой плавал вражеский разведчик...

ГЛАВА 11

- Коней оставь здесь, Сергей!.. Смотри, как хорошо! - Доватор жестом показывает на опушку леса. Спрыгнув с коня, он медленно идет по узенькой тропинке, теряющейся в зарослях. Он идет, раздвигая кусты, - молодой, веселый. Насвистывает. На его лице довольная, чуть озорная усмешка. Он весел: приказ, боевой приказ - прорвать фронт и углубиться в тыл врага лежит в полевой сумке.

Доватор выходит на обрывистый край глубокого оврага. Внизу в багрянце вечерней зари - мелколесье, а дальше темнеют узорчатыми уступами леса, леса, леса... Широко, в полнеба, недвижным тихим пламенем горит заря. Елочки, седой камень-горюн, гроздья малины, древние могучие пни - все русское, свое, родное; так и кажется: вот-вот выскочит из бурелома Иван-царевич на сером волке...

За кустами все явственнее и громче слышен гул голосов. Командный состав дивизий ждет полковника на опушке леса.

Доватор останавливается на краю обрыва, смотрит вдаль - на леса, на зарю. Снимает кубанку. Лицо его становится спокойным, торжественным. Что он должен сказать командирам, собравшимся на опушке леса? Он их поведет на подвиг, может быть на смерть... Вот он стоит перед ними. Тишина. Слышен только его голос. Доватор говорит молодо, горячо, со страстной убежденностью:

- В какие условия мы попадем, в каких условиях придется нам драться, я не знаю, и никто не знает, потому что такого рейда в эту войну еще не было. Решения будем принимать на месте, смотря по обстановке, но убежден, что на русской земле, в русских лесах - хозяева мы. Сейчас ясно пока одно: мы первые переходим в наступление, берем курс на запад. Великий в этом смысл и великая нам выпала честь - олицетворять сегодня собою всю нашу Родину, весь Советский Союз, его славу, мощь и непобедимость... За нами Москва, за нами - наша страна, ее история, ее будущее. Народ нам дал в руки оружие. Мы должны победить, обязаны победить! Немцы должны навсегда запомнить, что от нас безнаказанно не уйдут. Мы заставим их вспомнить восемнадцатый год! Я говорю не только о военном, но главным образом о политическом значении нашего рейда. Каждый наш удачный выстрел в немецком тылу будет надламывать волю врага, вселять ужас в его сердце. И когда вся Советская Армия лавиной пойдет на запад, о нас вспомнят, потому что мы были первыми!..

Разъезжались командиры. Долго не умолкали в тишине вечера кавалерийские песни. Ветер далеко разносил их, покачивал верхушки берез. Тихо качались ветви, роняли первые желтые листья.

В густых молоденьких елях спряталась длинноствольная зенитная пушка. Задрав хобот, она точно прислушивалась вместе с зенитчиком к удаляющейся песне...

Гордиенков, опираясь на костыль, идет по широкой лесной просеке. Рядом - военфельдшер Нина.

Вечер. Умолкли птицы, грибы и ягоды спрятались в траве. Комары и жуки стонут, гудят. А пушки замолчали... Плывет в воздухе запах грибов, спелой малины, вянущих листьев.

- Нина, не набрать ли нам грибов? - спрашивает Алексей.

- Да они уже все спрятались... Хочешь малины?

- Можно и малины.

Остановились. Алексей, прижимая под мышкой костыль, берет из котелка горсть малины. Нина кидает в рот по одной ягодке. Маленькая, с тонкими бровями, она среди молодых елей и берез похожа на девочку-подростка. Алексей выздоравливает, поэтому он беззаботен и юношески счастлив. Это его первая прогулка после ранения. Грудь дышит свободно, все тело налито здоровьем, по его смуглому лицу незаметно, что он недавно потерял много крови.

- Ты не устал? - спрашивает Нина. Губы ее выпачканы малиновым соком. Нижняя губа забавно, по-детски оттопырилась - в такую минуту любящей матери всегда хочется поцеловать ребенка.

О нет! Алексей не устал. Он чувствует себя в эту минуту сильнее, чем когда-либо; что угодно может он сейчас сделать, даже вырвать с корнем вот эту стройную березку...

- Нина, знаешь что?

- Что?

Они смотрят друг на друга, и почему-то им становится неловко.

- На Кубани сейчас арбузов... тьма! - быстро говорит Алексей и бросает в кусты горсть малины.

- Ты чего бросаешь?

- А?.. Ничего... зеленая...

- Ну уж, извини! Я ни одной зеленой не брала!.. - Нина встряхнула котелок и, склонившись, заглянула в него. - Малина крупная, спелая... Не получишь больше ни одной ягодки! Сам рви... Слушай, Алексей, у полковника Доватора дети есть?

- Двое. Мальчик и девочка. Что это тебе на ум пришло?

- Он, наверное, очень любит детей. Я вчера на речушке малину собирала. Слышу - ребятишки визжат, хохочут. Смотрю - в прятки играют с нашим полковником. Он прячется за куст и кричит: "Пора!" Они его ищут, а он перебежит за другой куст - они и не могут его найти. "Никудышные вы разведчики", - говорит и учит ребят, как искать... Потом на лошади катал.

- Это я знаю... Он от своих ребятишек дома в сундук прятался. Они ищут, ищут - вдруг крышка открывается, а он сидит в сундуке!

- Я тоже очень люблю детей, - тихо сказала Нина. - Кончится война нарожаю целую кучу...

- Меня в няньки возьмешь?

- А ты их лупить не будешь?

- Как сказать. Если станут озорничать...

- Ага! Ты, значит, маленьких бить? - Нина сломала ветку березы, хлестнула шутя Алексея. - Вот тебе, вот!.. Не бей маленьких!..

Нина бросила ветку, поставила на землю котелок, схватила костыль, сунула Алексею под мышку, потом взяла его за уши, притянула голову и поцеловала. Вдруг рванулась в сторону, мгновенно исчезла в кустах. В нескольких шагах она увидела Доватора верхом на коне.

Алексей растерянно поднес руку к кубанке. Ему сразу стало жарко, кровь прилила к щекам.

- Да уж не козыряй... ладно, - сказал Доватор и ласково потрепал коня по холке.

Возвращаясь с собрания командиров, Доватор ехал по просеке, услышал девичий голос, смех, круто повернул коня и увидел Нину с Гордиенковым. Словно теплый ветерок пахнул ему в лицо и погладил по щеке. И ему захотелось подъехать к ним, взять Алексея за чуб, Нину за густые кудряшки и столкнуть их лбами.

- Тут, кажется, еще кто-то был? - спросил он Алексея.

Коновод Сергей хихикнул. Доватор строго посмотрел на него.

- Да... Медсестра Нина, товарищ Селезнева, - ответил Гордиенков.

- Товарищ Селезнева, что вы там делаете? - крикнул Доватор.

- Ягоды собираю-ю-у!

- Идите сюда. Больному дурно!

- Да нет, я ничего, - бормочет Гордиенков.