– А мне кажется, милая тетя, он выглядит куда краше с этими новомодными усиками! – заявила Бесси, заливаясь краской при воспоминании о поцелуе, что кузен подарил ей при встрече. Бедняжке чудилось, будто этот поцелуй служил залогом того, что Бенджамин, несмотря на долгое молчание, все еще видел в ней свою нареченную невесту. Многое в нем очень не понравилось его родителям и кузине, хотя они никогда не обсуждали этого между собой, но все же многое и пришлось по вкусу, более же всего – то, как мирно и тихо он проводил дни в Наб-энде, не гоняясь за обществом, куда так стремился раньше, когда пользовался всяким поводом, чтобы втихомолку удрать в соседний городок. А поскольку сразу же по отъезде Бенджамина в Лондон отец заплатил за него все долги, о которых только сумел узнать, то значит, блудного сына держал дома отнюдь не страх перед кредиторами. А как-то поутру он даже отправился в поле бок о бок со своим престарелым отцом, и Натан обходил свои владения деловитой, хотя и нетвердой поступью, и все увиденное веселило его сердце, ибо он верил, что в сыне его наконец пробудился интерес к ферме. Бенджамин же терпеливо стоял возле отца, пока тот сравнивал своих крошечных галловеев с огромными шотгорнами[10], маячившими за соседской изгородью.

– Обычно продавцы молока ужасные неряхи. Не успеют надоить молоко, как уже разбавляют, а оно и без того жиже воды. Зато погляди-ка на масло, что делает Бесси – вот это мастерство! Она и сама молодчина, да и скотина у нас лучше некуда. Просто удовольствие заглянуть в ее корзинку, как она выходит на рынок; а что за радость глядеть на водянистую дрянь, какую дают те бедолаги? Сдается мне, они просто помесь коров с водопроводным насосом. Нет, наша Бесси славная девочка, экономная и проворная, не чета иным! Я иногда подумываю, может, когда вы поженитесь, тебе стоило бы забросить все эти законы и заняться торговлей!

Простодушный старик хотел этой хитроумной фразой выяснить, есть ли у него хоть малейшие основания надеяться на осуществление давнишней и самой заветной своей мечты – что Бенджамин оставит судебное поприще, вернется к простой жизни и пойдет по стопам отца. Казалось, что теперь этой надежде суждено сбыться, поскольку сын его не добился успехов в своей профессии – сам Бенджамин объяснял свой провал отсутствием полезных знакомств – тогда как дома его ждали ферма, коровы и умница-жена, а Натан мог твердо пообещать, что никогда, даже в самые трудные минуты не попрекнет сына той сотней, что досталась таким тяжелым трудом и была потрачена на его образование. Засим старик с болезненным интересом внимал, что же ответит Бенджамин. Тот явно хотел что-то сказать, но пребывал в замешательстве и прежде, чем заговорить, долго откашливался и шмыгал носом.

– Ну, видишь ли, отец, закон – это ненадежный источник дохода. У молодого дарования вроде меня просто нет никакого шанса на успех, покуда оно не станет известным – я имею в виду, судьям, стряпчим и всем прочим в суде. А у вас-то с матушкой, сами знаете, отродясь не водилось никаких таких знакомств. Однако мне посчастливилось встретить одного человека, можно сказать, друга, и он просто л первоклассный парень, знает всех от мала до велика, начиная от лорда-канцлера и кончая последним клерком. Вот он и предложил мне долю в его деле – одним словом, партнерство…

Тут Бенджамин замялся.

– Вот уж, видать, добрый и сердечный джентльмен, – откликнулся Натан. – Хотелось бы мне самому его поблагодарить. Мало кто подберет зеленого юнца, прям-таки из грязи и скажет ему: «Вот вам половина моего состояния, сэр, пользуйтесь на здоровьичко». Большинство наоборот, как сами отхватят себе кусок пожирнее, так вовсе ни с кем не делятся. Как же зовут этого доброго человека?

– Боюсь, отец, вы не совсем меня поняли. Конечно, по большей части, ваши слова – чистая правда, все до последней буквы. Люди и впрямь редко делятся своей удачей.

– Тем больше чести тому, кто делится, – вставил Натан.

– Ах, но видите ли, даже такой отличный парень, как мой друг Кавендиш не отдаст половину своей практики ни за что, ни про что. Он надеется получить возмещение.

– Возмещение, – повторил Натан. Голос его стал на октаву ниже. – И какое же? Я, хоть и не учился по книжкам, а все же всегда знал, что за всеми благородными словесами что-то да кроется.

– Ну, за все разом, то есть за то, чтобы принять меня партнером и потом оставить мне все дело, он запросил вознаграждение в триста фунтов.

Тут Бенджамин украдкой покосился на отца, чтобы выяснить, как тот воспримет это предложение. С размаху воткнув трость в землю, Натан оперся на нее и смерил сына взглядом.

– Знаешь что, можешь передать твоему достойному другу, пусть пойдет и повесится! Три сотни фунтов! Разрази меня гром, ежели я знаю, откуда их взять, даже если бы я был таким дураком, чтобы согласиться на этот грабеж!

И он задохнулся от негодования. Сын выслушал первые слова отца в угрюмом молчании – он ожидал этого взрыва и ничуть не страшился его.

– Думаю, сэр…

– Сэр? Какого черта ты называешь меня «сэр»? Это все твои светские замашки? Я просто Натан Хантройд и никогда не был джентльменом, зато честь по чести заплатил за все, что имею в этой жизни. Да-да, и продолжаю платить, хотя каково это мне, когда родное детище требует у меня триста фунтов, словно я корова какая-то, которую может доить первый встречный.

– Что ж, отец, – произнес Бенджамин в притворном порыве чувств, – тогда мне только и остается, что выполнить то, о чем я давненько подумываю – эмигрировать.

– Что? – переспросил отец, резко обернувшись к нему.

– Эмигрировать. Уеду себе в Америку или Индию, или еще какую-нибудь колонию, где молодым энергичным парням всегда дорога открыта.

Бенджамин приберегал это предложение в качестве козырного туза, думая, что уж оно-то наверняка поможет ему добиться любой цели. Однако, к его изумлению, отец его рывком выдернул трость из глубокой выбоины, куда сам только что загнал ее в припадке гнева, и, сделав несколько шагов вперед, снова остановился в задумчивости. Несколько минут стояла гнетущая тишина.

– Быть может, это и вправду лучшее, что ты можешь сделать, – наконец промолвил старик. Бенджамин стиснул зубы, чтобы сдержать проклятие. Хорошо, что старый Натан не оглянулся в тот миг и не видел взгляда, которым наградил его сын. – Да вот только нам с Хестер будет тяжеловато это вынести. Каков бы ты ни был, ты все же наша плоть и кровь, наше единственное дитя, а если ты и не таков, каким тебе следовало бы быть, то, возможно, повинна в том наша же гордыня. Если он уедет в Америку, это убьет мою старушку, да и Бесс тоже, ведь девочка только о нем и думает.

Речь, первоначально предназначенная сыну, постепенно перетекла в беседу с самим собой, но тем не менее, Бенджамин так навострил уши, словно все это ему и говорилось. Натан умолк и, чуть поразмыслив, снова обратился к сыну.

– Этот твой парень – язык не поворачивается назвать его твоим другом, тоже мне выдумал, столько с тебя запросить – он один может помочь тебе начать свое дело? Возможно, другие сдерут с тебя меньше?

– Да нет, куда там, – покачал головой Бенджамин, сочтя этот вопрос за верный признак того, что отец начинает смягчаться.

– Что ж, тогда можешь сказать ему, что ни он, ни ты не дождетесь от меня трехсот фунтов. Не отрицаю, я и впрямь отложил самую малость на черный день, но куда как меньше, тем более, что часть этих денег пойдет для Бесси, ведь она нам заместо дочери.

– Но она и в самом деле станет вам дочерью в тот день, когда я вернусь домой и женюсь на ней, – возразил Бенджамин, привыкший даже сам с собой легко играть мыслями о женитьбе на Бесси. Рядом с ней, да еще когда она бывала особенно хорошенькой, он вел себя так, точно они и впрямь были влюблены и помолвлены; вдали же почитал ее скорее удобным средством снискать родительскую благосклонность. Словом, он не то, чтобы лгал, когда утверждал, что намерен жениться на ней, но при этом имел еще и заднюю мысль повлиять на отца.