- Ну, Уильям?

- Он намерен втянуть его в игру и отыграть у него виргинское поместье. Вот что!

- Но ведь у мальчика нет виргинского поместья, чтобы его проигрывать, возразила маменька.

- Если мой братец не задумал чего-нибудь, так пусть меня...

- Перестань! Конечно, он что-то задумал. Но что?

- Не надеется же он, что Мария... Мария же Гарри в матери годится, задумчиво произнес мистер Уильям.

- Чепуха! С ее-то старушечьим лицом, белобрысыми волосами и веснушками! Невозможно! - воскликнула леди Фанни и как будто вздохнула.

- Разумеется, ваша милость тоже чувствует склонность к ирокезу! вскричала маменька.

- Право, сударыня, я не способна настолько забыть свой ранг и обязанности! Если он мне и нравится, это еще не значит, что я выйду за него. Этому, ваше сиятельство, вы меня, во всяком случае, научили.

- Леди Фанни!

- Но ведь вы вышли за папа, не питая к нему ни малейшей склонности. Вы мне тысячу раз это повторяли!

- А если вы не любили отца до брака, то уж потом и вовсе его не обожали, - со смехом вмешался Уильям. - Мы с Фан хорошо помним, как наши досточтимые родители изволили браниться. Верно, Фан? А наш братец Эсмонд поддерживал мир в семье.

- Ах, не напоминай мне об этих ужасных, вульгарных сценах, Уильям! вскричала маменька. - Когда ваш отец пил слишком много, он превращался в безумца, что должно бы послужить вам предостережением, сударь, ибо и вы приобретаете эту мерзкую привычку.

- Вы, сударыня, не нашли счастья, выйдя замуж за человека, который вам не нравился, и титул вашего сиятельства вам ничего с собой не принес, всхлипывая, сказала леди Фанни. - Что толку от графской короны, если приданого у тебя не больше, чем у жены какого-нибудь лавочника? Да и многие из них гораздо богаче нас! Недавно на нашей площади в Кенсингтоне поселилась вдова бакалейщика с Лондонского моста, и у ее дочек втрое больше платьев, чем у меня. И хотя им прислуживает только один слуга и две горничные, я знаю, что они едят и пьют в тысячу раз лучше нас, а не довольствуются, как мы, остатками холодного жаркого, пусть его и подают на серебре и в доме у нас полно наглых, ленивых бездельников-лакеев!

- Ха-ха! Я рад, что обедаю во дворце, а не дома! - сказал мистер Уилл. (Мистер Уилл благодаря протекции тетушки получил через графа Пуффендорфа, Хранителя Королевской (и Высочайшей Курфюрстовой) Пудреной комнаты, одну из мелких придворных должностей - помощника хранителя пудры.)

- Почему я не могу быть счастливой, обходясь только моим собственным титулом? - продолжала леди Фанни. - Ведь таких людей очень много. Наверное, они счастливы даже в Америке.

- Да-с! Со свекровью, которая, судя по тому, что мне о ней известно, сущая мегера, с завывающими индейцами, и с опасностью лишиться скальпа или попасть на обед диким зверям всякий раз, когда ты идешь в церковь.

- Ну, так я не пойду в церковь, - сказала леди Фанни.

- Пойдешь, пойдешь - и с первым, кто тебя об этом попросит, Фан! захохотал мистер Уилл. - И старушка Мария тоже, да и любая женщина - все вы на один лад! - И Уилл продолжал смеяться, очень довольный своим остроумием.

- Чему это вы смеетесь, любезные мои? - осведомилась госпожа Бернштейн, выглядывая из-за гобелена, которым была занавешена дверь на галерею, где они беседовали.

Уилл уведомил ее, что его матушка и сестрица грызутся (что отнюдь не было редкостью, как отлично знала госпожа Бернштейн), потому что Фанни решила выйти за кузена - за дикого индейца, а ее сиятельство ей не разрешает. Фанни возмутилась. С самого первого дня, когда маменька запретила ей разговаривать с этим молодым человеком, она и двумя словами с ним не обменялась. Она помнит, что приличествует ее положению. И она не хочет, чтобы ее скальпировали индейцы или съели медведи.

Лицо госпожи де Бернштейн выразило недоумение.

- Если он остается не из-за тебя, то из-за кого же? - спросила она. Возя его по гостям, вы старались выбирать такие дома, где все женщины или уроды, или еще не вышли из младенчества, а мне кажется, что мальчик достаточно горд и в молочницу не влюбится, а, Уилл?

- Гм! Это дело вкуса, сударыня, - ответил Уилл, пожимая плечами.

- Вкуса мистера Уильяма Эсмонда - верно. Но не этого мальчика. Эсмонды, воспитанные его дедом, не строят куры на кухне.

- Что же, сударыня, могу только сказать, что вкусы бывают разные. И людская моего брата - совсем не плохое место для таких похождений. А если это не Фан, то остаются только горничные и старушка Мария.

- Мария! Невозможно! - Но госпожа Бернштейн не успела еще договорить, как ей внезапно пришло в голову, что "та перезрелая Калипсо и вправду могла пленить ее юного Телемака. Она припомнила десятки известных ей случаев, когда молодые люди влюблялись в пожилых женщин. Она вспомнила, как часто в последнее время Гарри Уорингтон исчезал из дома, - она приписывала эти отлучки его увлечению скачками. Она вспомнила, что нередко, когда он исчезая, Марии Эсмонд тоже нигде не было видно. Прогулки по тенистым аллеям, воркование в садовых беседках или за подстриженными, живыми изгородями, как бы случайное пожатие руки в полутемных коридорах, нежные и кокетливые взгляды при встречах на лестнице - живое воображение, глубокое знание света, а весьма вероятно, я значительный опыт, накопленный ею самой в былые дни, привели госпоже де Бернштейн на память эти уловки и ухищрения как раз в ту минуту, когда она произносила слово "невозможно".

- Невозможно, сударыня? Ну, не знаю, - возразил Уилл. - Маменька предупредила Фан, чтобы она держалась от него подальше.

- А, так ваша маменька действительно предупреждала Фанни об этом?

- Разумеется, дорогая баронесса?

- Еще как предупреждала! Она исщипала Фанни руку до синяков. Ну, и грызлись они из-за этого!

- Глупости, Уильям! Постыдись, Уильям! - хором произнесли те, о ком шла речь.

- А когда мы узнали, какой он богач, то виноград, выходит, зелен, только и всего. Но теперь, когда молодую птичку от него отпугнули, он, может быть, охотится за старой, вот так! Невозможно! Почему? Ведь вы знавали старую леди Суффолк, сударыня?

- Уильям! Как ты смеешь упоминать леди Суффолк в разговоре с тетушкой?

По физиономии молодого джентльмена скользнула усмешка.