Но Герен уже метнулся туда и раскидал людей. Он вырвал у них юношу и вынес на руках из толпы. Сотион перебросил ноги на плечи гиганта, подтянулся и уселся у него на загривке, как юный Дионис, едущий на взлохмаченном Силене[30].

Часть вторая

ОЛИМПИЯ

I. Луна над Олимпией

В третий раз после летнего солнцестояния наступило новолуние. Громадная арка небосклона, протянувшаяся от Кавказских гор до Геракловых Столпов, разнесла эти ночные сигнальные огни по всему пространству греческого мира. Словно путеводная звезда, взошла Олимпия на вершину небесного свода. Посреди лесов и гор, из прибрежных песков стали видны все дороги, от тропинок, сбегающих с перевалов, до просторных морских путей (богам, взирающим сверху, они, наверное, казались нитями, тянущимися к веретену). Сколько их было, разбросанных, перепутанных, и вот наконец собрались они воедино, свились волокнами и легли на земли Элиды.

Раньше всех началось движение на дороге из ахейской Димы, той, что в окрестностях Вупрасия сливается с другой, ведущей гостей с западного побережья, из двух портов: Гирмины и Киллены.

Скрипели колеса в глубоких колеях, выбитых по обе стороны тракта, на котором повозки не могли разминуться. Рядом бежала тропинка для пешеходов и тех, кто ехал верхом, на лошадях, мулах или ослах. Шли процессии, торжественные theorie[31], направляемые государствами и городами, а вместе с официальными представителями следовали обычные пилигримы. Округа, племена, города, общины держались вместе, их нетрудно было отличить: между одной партией повозок, ездоков, пеших и следующей всегда был разрыв. Подчас, когда ломалось колесо или падало животное в упряжке, порядок нарушался, в образовавшейся неразберихе все сбивались, движение прекращалось, поднимался шум. Препятствие устранялось, повозка, требующая ремонта, сворачивала на обочину и дальше тащилась в самом хвосте, где постепенно собиралась толпа бродяг со всех концов света.

Странствовали на лениво передвигавшихся волах, выносливые животные тащили большинство упряжек. Жара тяжестью оседала в ногах, изводила жаждой, животные ревели, требуя воды. Останавливались у каждого ручейка. Тогда наступало оживление, молодые бежали с полными ведрами, из рук в руки передавали кружки со студеной водой, некоторые раздевались и с минуту лежали на камнях мелкого потока. Их охватывала внезапная бодрость, они принимались петь. Едва вступали в лес или хотя бы встречалась по пути купа деревьев, тотчас же рассаживались в тени, кто-то играл на дудке, кто-то угощал вином, зато потом приходилось бежать, догоняя своих.

Защитой от солнца служила широкополая шляпа. На многих были кожаные шапки, и, когда их снимали, по лицу текли струйки пота. Некоторые обходились платком, концы которого завязывали под подбородком, для многих единственной защитой от солнца служила копна волос. Волосы в основном были длинные, заплетенные в косы, их укладывали в полотняные мешочки, укрепленные на затылке. Вельможи из Сицилии и Великой Греции ехали в удобных повозках полулежа под зонтами. Некоторые повозки были крытыми, сквозь щели в полотне можно было различить бледные лица стариков, чьи силы подорвала дальняя дорога.

В полуденные часы нетерпение возрастало, ссоры вспыхивали по любому поводу, день удлинялся и казался бесконечным. С наступлением вечера гудела и шумела вся процессия, одни предлагали устроить привал, другие требовали использовать прохладу и ехать дальше. Волы, нахлестываемые кнутом, упирали рога в передние повозки. Наконец, усталость парализовала всех, и среди конского ржания, рева ослов люди нередко засыпали с недоговоренным словом на устах. Они лежали, обеспамятев, на свежевспаханных полях, на стерне, у края дороги, которая приносила бодрость сном и мраком, и утренний рассвет всходил над ней, как бы пребывавшей во власти волшебных чар.

Чуть свет поднимался шум, накатывавший издалека. Где-то сзади появлялись новые повозки, просили освободить проезд, люди просыпались, расправляли одеревеневшее тело, солнце выбирало росу из одежды в терпком запахе озона.

Под Элидой возникали временные лагеря, состав которых постоянно менялся. По гимнасию сновало множество людей, ищущих среди участников состязании родственников, друзей или знакомых. Капр наконец велел запереть ворота, чтобы не мешали тренировкам. Пришельцев впускали только в помещение элленодиков, где они могли сообщить сведения об атлетах из своих общин. Больше одного дня никому не разрешали задерживаться, чтобы не лишать места тех, кто прибывал вслед за ними.

Дальше дорога карабкалась по предгорьям Акрореи в направлении на Ойнею, вечные клены которой навевали предания о царе Авгии и его дочери-колдунье, собирающей травы по берегу Ладона. Торговцы на несколько дней задерживались в Алесии, где устраивалась ярмарка, немощных манили чудодейственные источники Гераклеи, бьющие фонтаном из-под храма Ионийских нимф. За Салмоной, некогда столицей Салмонея[32], которого Зевс поразил молнией, открывался вид на долину Олимпии.

Она лежала в створе двух рек: широкий Алфей сливался здесь со своим притоком, "шумным" Кладеем. Среди холмов, окружающих равнину, выделялся конусообразный Фрикс, с вершины которого сквозь деревья проглядывал храм Афины Кидонийской, бугор, где все еще чернели пепелища разрушенной Писы; наконец, Кронион, гора Крона, она отбрасывала свою тень, пахнущую соснами, на прилепившийся к ее склонам священный округ. Это, собственно говоря, была роща, там росли раскидистые платаны и невзрачные, серые оливковые деревья, над которыми виднелись крыши строений, чуть далее открывалось пустое пространство, с холмом курящегося алтаря. Оттуда расходились две золотистые полосы - стадион и ипподром.

Проникновенная тишина, пленительная мягкость оберегали здесь каждую деталь пейзажа. Те, что попадали сюда впервые, замирали, размышляя над скромной простотой жилища Зевса. Фокийцы, воспитанные в непосредственной близости к дикому величию Дельф, взбирались на возвышенности, откуда еще шире виден был покой зеленых долин, лесистых холмов, реки, плывущей среди поросших миртом высоких берегов, замедляющей свой бег на поворотах, омывающей в своем широком русле пушистые островки, чтобы, наконец, в бескрайнем разливе бледно-желтого света ухватить сверкающий край Ионического моря. Так выглядела обитель бога, и, если он сам избрал это место, значит, такой же должна была быть и его душа.

Тем временем возле Олимпии все ширился людской поток.

От устья Алфея катила первая волна, которую принесли маленькие суденышки, покачивающиеся теперь на мелководье рейда, вторая - с севера, от Элиды, третья - с юга, из Трифилии и Мессении, наконец, четвертая - с востока. Последняя, самая многочисленная, двигалась по большой дороге, пересекающей всю Аркадию, от истоков Алфея, который эту тропу народов проложил среди самых диких гор. К ней привязывались все пути с восточного побережья: из Лакадемона, Арголиды, из Коринфа и Мегары, к которым присоединялись более отдаленные, из Аттики, Средней Греции, со всех островов Архипелага и Малой Азии, а также с берегов Черного моря, ведь очень много судов сворачивало в гавани Афин или Коринфа, чтобы не огибать всего Пелопоннеса. Теперь вся эта масса людей сошлась на равнине между двумя реками.

Подъезжавшие повозки останавливались на расстоянии двух стадиев от священного округа. В этом месте образовывалось пустое пространство, откуда Олимпийский Совет мог наблюдать за порядком.

С утра до ночи члены его в сопровождении рабдухов[33] и мастигофоров, вооруженной стражи с палками, принимали пилигримов. Сначала появлялись архитеоры, предводители процессий, представляли общину, число своих людей, повозок и животных, договариваясь о месте для лагеря. Лучшими, разумеется, считались самые близкие места, их отводили государствам и городам, имевшим особые заслуги перед Олимпией; большим подспорьем могли служить и личные взаимоотношения архитеора. Ему приходилось немало попотеть, бегая от одного члена Совета к другому, умоляя и заклиная их, ссылаясь на свои знакомства, взывая к их памяти, возвеличивая подлинное или мнимое родство, а если его между людьми не существовало, он обнаруживал его среди богов или героев своего края, Зевсу Олимпийскому подсовывал какую-нибудь нимфу из родных сторон, выводя из этой связи длинное потомство: собственный род, свою особу связывал с какой-либо из этих генеологических ветвей. Доходило до ссор, когда кому-то назначали место на расстоянии нескольких стадиев от Олимпии. Однако разумнее всего было занять его поскорее, так как в нынешнем году оно могло казаться почти что привилегией. Трудно даже представить себе, где раскинут свой лагерь те, что прибудут последними.