"Большинство тех особенностей современного человека, по поводу которых сокрушается моралистическая критика потребительского общества, связаны не с моральной деградацией как таковой, а с действием закона экономии времени потребления"22.

Итак, нами обретен секрет современности: она ведет нас от образа производящего человека к образу человека потребления, которого во всех абсолютно видах деятельности интересует готовый результат. Творческие элиты здесь уже не являются исключением: они даже предпочитают готовые результаты, найденные по Интернету, напряжению личного творческого поиска.

Но не означает ли все это, что мир снова закрывается перед современным человеком - является ему в виде уже готового, овеществленного, затвердевшего, а не в виде иначе возможного, просматриваемого на стадии замысла, генезиса, идеи?

Подобно тому как современный потребитель пользуется великим многообразием вещей, понятия не имея о секретах их производства, современная личность, подчинившая свою пытливость закону экономии усилий, утрачивает чувство творческого первородства в самой истории, подчиняясь готовым ее итогам и уже не ведая о том, что они могли бы быть другими.

Перед человеком постиндустриальной эпохи открывались два пути. Он мог из сферы физического труда, воплощающего готовые технические решения и тиражирующего их в пространстве, войти в сферу творческого труда: пробиться к генезису вещей, к созданию первообразов. Это вполне соответствовало бы тому замыслу о богочеловечестве, который содержит христианство и христианская весть о спасении.

Но он мог сбиться на другой путь: уйти из сферы труда вообще в сферу всякого рода спекулятивных авантюр, связанных с перераспределением готовых результатов, в сферу гедонистического досуга, требующего тотальной отключки, в сферу виртуального, заменяющего постылую и требующую напряжения реальность.

Создатель, творец, художник - вот ипостаси, воплотить которые стремилась культура, сохраняющая христианскую интенцию богочеловечества.

Потребитель, распорядитель, перераспределитель, империалист, стремящийся завладеть готовым, наконец, просто издерганный неврастеник, предпочитающий реальным достижениям наркотические грезы,- вот постиндустриальные типы, в которых воплощается культура, утратившая религиозные истоки.

Соответственно, речь идет о двух противоположных вариантах информационного общества. В первом случае мы имеем в виду информацию, на основе которой мы способны произвести новое - то, чего еще не было. Во втором - информацию, как овладеть готовым знанием, которое в силу тех или иных "исторических случайностей" оказалось принадлежащим другим или произведено другими.

Этим двум вариантам информационного общества соответствуют и две модели рынка.

Классическая рыночная система, сформированная демократическим модерном, представляла собой механизм выбраковки плохих вещей (товаров) в пользу хороших. Это предполагало полное равенство производителей товаровладельцев. Для того чтобы имела место свободная и нелицеприятная конкуренция товаров, необходимо, чтобы представляющие их на рынке владельцы выступали совершенно в равном качестве. Они должны быть равны в свободе своих действий и равны в своем человеческом достоинстве. Если в одном пространстве встречаются сильный и слабый, то у сильного всегда возникает искушение просто отнять у слабого понравившуюся вещь, вместо того чтобы построить с ним отношения в духе эквивалентного обмена.

Следовательно, пространство эквивалентного обмена должно каким-то образом уравнивать сильных и слабых - ставить их не в естественное состояние, а в правовое состояние, ибо перед законом все равны. Объективность рынка предполагает также равное достоинство товаровладельцев: презумпция их равенства необходима для того, чтобы покупатели оценивали качество товаров, а не качество их владельцев. Иными словами, настоящий рынок предполагает социокультурную однородность пространства, в котором совершается товарный обмен. Только в этом случае будет работать экономический закон экономии времени, воплощенного в производстве товара, иными словами, будет реализовываться предполагаемая товарным производством гетерогенность времени. Рынок превращается, используя терминологию Ф. Хайека, в процедуру открытия того, как лучше произвести данный товар.

Вот временная динамика, реализуемая в рыночной системе: исходное время производства - творческая идея - новое (сокращенное) время производства.

Совсем другим качеством обладает "постмодернистская" рыночная система. Она представляет собой механизм выбраковки "плохих" владельцев товара в пользу "хороших", в руки которых ему предстоит перейти. Она строится на противоположной презумпции социокультурной неоднородности пространства.

Товаровладельцы, встречающиеся в таком пространстве, не обладают равными правами и достоинством. За одними стоит мощная система поддержки в виде рекламы, открытого кредита, презумпции доверия публике, "заранее знающей", чей товар будет лучше. Перед другими выстраивается блокада в виде контр-рекламы, презумпции недоверия "передового потребителя", настроенного не менее передовым общественным мнением, наконец, финансовая блокада со стороны банков, отказывающих в кредитах или берущих грабительские проценты в качестве компенсации за "особый риск".

Сам рынок понимается не как система отбора товаров по временному критерию средних издержек производства, а по пространственному критерию. Ценности, пребывающие в "плохом", по социокультурным стандартам, пространстве, должны быть изъяты оттуда и перекочевать в "хорошее" пространство передовых стран: из рук "плохих людей", в руки "хороших". Именно это имеет в виду принцип всеобщей ликвидности, за который ратует идеология глобализма. Обмену должно подлежать все - то есть все должно быть переводимо в деньги, а деньги, в свою очередь, должны сбросить архаический облик национальных валют, привязанных к местности, и стать мировой валютой "граждан мира". В таком случае перевод любых материальных и духовных ценностей в деньги (принцип ликвидности) означает беспрепятственное перемещение их в пространстве от менее достойных к более достойным владельцам.

МОДЕРН В ЛОВУШКЕ КОНТРМОДЕРНА

В этих условиях система духовного производства меняет свои цели: ее задачей становится не открытие новых способов производства вещей, а открытие способов их передачи новым владельцам. Поэтому ее категорически не устраивает демократический (христианский по происхождению) универсализм; презумпция равенства человечества, где нет ни эллина, ни варвара, ни язычника, ни иудея. Она всеми силами стремится вернуть нас из однородного пространства модерна в гетерогенное пространство сегрегационного типа. Она прямо утверждает: те богатства и ресурсы, которые по исторической случайности достались населению "отсталых" стран, не умеющему ими как следует распорядиться, должны перейти, по закону тотального трансфера обращению неликвидных ценностей в ликвидные, в руки более достойных и умелых.

Это предполагает новую технологию извлечения прибыли - не за счет разницы во времени производства товаров, где необходимы новые научно-технические прорывы, а за счет разницы в достоинстве товаровладельцев. Система духовного производства снова становится гуманитарной: она направлена не на преобразование природы и открытие новых форм вещества и энергии, а на манипуляцию человеческим сознанием и открытие все новых вариантов различия престижного и непрестижного, передового и отсталого, несущего печать избранничества и - печать изгойства.

Так модерн попал в ловушку контрмодерна. И это вовсе не случайность: подобное было уготовлено ему самой логикой гедонистической эмансипации и десакрализации.

Проект расставания с аскезой, выразившийся в тотализации принципа экономии усилий и перехода к игровому принципу "неангажированного субъекта", ничего не принимающего всерьез, оказался чреват специфическим открытием. Оно состояло в том, что наилучшим способом экономии усилий является их переложение на других, менее достойных. Постиндустриальное общество, мыслимое прежде в формационной - временной перспективе, стало мыслиться в перспективе пространственной.