Подобно традиционной аристократии они пользуются привилегией рождения - печатью культурной престижности, выделяющей их из ряда разночинной товарной публики, вынужденной своими реальными качествами доказывать свою конкурентоспособность. Законы традиционной рыночной "товарной демократии", связанной с эквивалентным обменом, здесь уже не действуют. Товар, созданный на Западе, стоит много выше аналогичного товара, сделанного на Востоке, не потому что последний хуже первого по своим реальным потребительским качествам, а потому, что Запад выступает в качестве глобальной референтной группы и его товары несут дополнительную стоимость символического характера, связанную с механизмами ложной идентификации.
Но это означает, что открываются принципиально новые возможности извлечения добавочной прибыли, связанной с внепроизводственной, культурно-символической системой. Если около 80% стоимости фирмы составляет ее репутация, то, ухудшая манипулятивными средствами репутацию данной фирмы, я могу приобрести ее за половинную и даже меньшую стоимость. Если гетерогенность глобального социокультурного пространства такова, что товары стран, за которыми утвердилась репутация культурных изгоев или культурной периферии, стоят, при реально равных качествах, в несколько раз ниже, чем товары, имеющую престижную культурную родословную, то можно манипулятивными средствами устроить игру на понижение и снимать соответствующую сверхприбыль.
Сначала не-Запад компрометируется капризным "духом современности" как отсталое, темное и непрестижное пространство, а потом с ним устраивают экономическую "игру на понижение". Можно предположить наличие определенной закономерности - чем богаче тот или иной регион природными ресурсами, рабочей силой и другими "естественными дарами", тем интенсивнее работает против него мировое символическое "производство образов", чтобы его продукция была на соответствующую сумму "оштрафована" - за непрестижность. Таким образом, люди, занятые в символическом производстве образов и ничего реально не производящие, живут за счет разницы между первичной (реальной) стоимостью продукции, поступаемой из непрестижных регионов, и ее конечной продажной ценой, заниженной под влиянием средств манипуляции.
Как контрастирует с этим благородная наивность Просвещения, отдающая дань принадлежащему неевропейскому ареалу "человеку наивному", у которого европейцы стремились научиться прямоте и честности. Европейцу периода индустриального общества нужны были те черты, которые он находил у других народов еще не растраченными, ибо индустриализация питается качествами, которые сама не формирует.
Конец индустриальной эпохи подвел Запад к точке бифуркации. Запад мог выбрать путь постиндустриального развития, связанный с моделью интенсивного роста, которая является формационной - прорывающейся в качественно иное время.
Речь шла о том, чтобы заменить аскезу массового промышленного труда, навязываемую "спонтанному" человеку традиционного типа, добровольной аскезой творческого труда. Творческий труд есть энергетика, связанная с гетерогенностью фаз времени - прорыв из имманентного в трансцендентное, из того, что наличествует материально,- в сферу идеально возможного.
Творчество можно определить также как прорыв из одномерного безальтернативного в альтернативное пространство, ибо всякая идея фундаментальной науки многоварианта по типу своего потенциального приложения в будущих практиках. Творчество есть переход от одновариантности действительного к поливариантности возможного.
Но такой прорыв требует совершенно особого типа личности и типа свободы: речь идет об аристократизме требовательной к себе свободы, использующей свой досуг не для того, чтобы от труда перейти к бездействию, и снизить интенсивность личной ответственности, а для того чтобы радикально повысить и напряжение самоуглубленности и напряжение ответственности. Свободный творческий труд, интегрируя в себя моменты игры и самореализации, в то же время уничтожает досуг в его значении, привычном для массового общества,- значении "отключки" и бездействия.
Массовый досуг означает парализацию памяти и жизнь сиюминутным. Творческое постматериальное время есть, напротив, небывалая по интенсивности мобилизация культурной памяти. Память означает возвращение к генезису: она пробуждает в нашем сознании то состояние мира, когда он еще мог быть другим - возвращает нас от наличной действительности к тому состоянию, когда она еще была проектом и могла быть изменена.
Этот тип развеществления мира в творчестве открывает многовариантность будущего: между степенью многовариантности прошлого, засвидетельствованной историей идей, историей культуры и многовариантностью будущего существует несомненная корреляция.
Итак, получается, что пресловутая стадиальность исторического развития держится на аскетике. Для расширения нашего пространства нам достаточно материальных усилий, связанных с тиражированием уже найденного, известного. Для овладения историческим временем нам требуются специфические духовные усилия, связанные с развеществлением настоящего и открытием в нем спрятанных вариантов иначе возможного. Что же мы видим сегодня?
Мы видим, что вместо приобщения трудовой массы, занятой монотонной деятельностью в сфере материального производства, к модели творческого существования, открываемого в системе науки, культуры и образования, имеет место приобщение прежней творческой элиты к массовому досугу - той предельно пассивной расслабленности, которой вожделеет изнуренная трудом и заботами человеческая чувственность.
Представители современного духовного производства ныне все чаще предпочитают творческим прорывам в сферу трансцендентного - новых идей и озарений - поиску готовых моделей решений в особом пространстве пространстве Интернета. На основании экономических подсчетов приходят в выводу, что теперь значительно дешевле организовать поиск уже готовых идей в ноосфере Интернета, чем заниматься творчеством в собственном смысле слова.
Вот, оказывается, что подразумевается ныне под информационным обществом! Его следовало бы по-настоящему назвать не информационным, а коммуникационным обществом, ибо вся его новизна не столько в том, что оно производит новую информацию, сколько в другом: оно научилось находить ее готовой посредством коммуникативных технологий. Мы и здесь видим тот же перераспределительный принцип, связанный с использованием культурной неоднородности пространства. Идеи, произведенные в одном месте, но там своевременно не затребованные, находятся и используются в другом месте.
Это вполне соответствует тому "закону экономии усилий", который отныне интерпретируется как всеобщий закон современного существования. Г. Бэккер - представитель чикагской школы и нобелевский лауреат распространил закон экономии усилий (времени) с производственной сферы, где он обычно применялся, на всю социальную и культурную жизнь. Прежде считалось, что люди предпочитают экономить усилия, затрачиваемые в сфере общественного производства, но там, где речь идет о внепроизводственной сфере, они затрат не считают.
Иными словами, в тех видах деятельности, которые мы склонны рассматривать как "вычет из жизни", мы ведем себя как "экономисты", тщательно сверяющие баланс издержек и обретений, что в тех ее видах, которые мы рассматриваем как проявление подменной жизни, мы ведем себя как "романтики".
Чикагская школа в лице Г. Бэккера решила преодолеть этот архаический дуализм. Экономизации подлежит все. Вот почему общение по телефону предпочтительнее личных визитов к друзьям - это сокращает время, затраченное на контакты. Поверхностное приятельство предпочтительнее настоящей дружбы, ибо последняя требует больших усилий и времени. Встреча с дамой легкого поведения предпочтительнее встречи с серьезной девушкой искомый сексуальный результат потребует меньше усилий. По этому же закону экономии времени телевидение предпочтительнее книги, обзоры литературы предпочтительнее самой литературы, реплика предпочтительнее развернутого суждения, поверхностный взгляд - взгляда внимательного и обязывающего.