К исходу 5 октября в район Смельника, Орехова, Жеребца вышли танковые и моторизованные дивизии противника, передовыми частями захватили Гуляй-Поле и Пологи, глубоко вклинились в боевые порядки армий генералов Смирнова и Харитонова.

В связи с изменившейся обстановкой Военный совет 6 октября принял решение об отходе армий фронта к утру 8 октября на новый оборонительный рубеж Васильковка, Григорьевка, Варваровка, Гуляй-Поле, Чапаевка, Андреевка, Дмитриевка. Выход соединений на рубежи регулирования (уравнительные) определялся на утро 6, затем 7 октября.

Частным распоряжением командиру 15-й танковой бригады полковнику Колосову я приказал сформировать группу в составе 2-й и 15-й танковых бригад. 2-го и 95-го погранотрядов, 521-го противотанкового артполка и минометного дивизиона М-13 майора Воеводина. Эта группа поступала в мое непосредственное подчинение. Группе полковника Колосова предстояло нанести удар во фланг неприятельской танковой группе в направлении на Гуляй-Поле, Пологи и по выполнении задачи отходить в район Павловки (30 километров северо-западнее Волновахи).

Авиации фронта была поставлена задача препятствовать распространению ореховской мотомехгруппы противника в восточном и юго-восточном направлениях, прикрывать отход армий на новый оборонительный рубеж, а также поддерживать действия группы полковника Колосова.

Создавая подвижную группу, я исходил из того, что противник обладает большим количеством подвижных соединений и будет навязывать свою волю, наносить удары там, где ему выгодно. Чтобы лишить врага тактической инициативы, мне надо было иметь свою подвижную группу. В моих руках ей предстояло быть ударным кулаком для парирования неожиданных ударов неприятеля. Удар танковым кулаком действует на гитлеровцев отрезвляюще в любой обстановке. Поэтому созданию подвижной группы полковника Колосова я и придавал столь большое значение. При этом полагал, что соединения 12-й армии успели, хотя и не все, занять подготовленный оборонительный рубеж и временно обойдутся без танковых бригад. Ведь 18-я и 9-я армии попали в очень трудное положение. Противник вышел на их тыловые коммуникации, им придется пробивать себе дорогу из окружения. Вот тут и потребуется помощь подвижной группы.

Мне не довелось осуществить этот замысел на практике, так как рано утром 6 октября из Ставки Верховного Главнокомандования было получено распоряжение сдать командование фронтом генерал-полковнику Я. Т. Черевиченко, а самому прибыть в Москву для доклада. Тем же утром прибыл Черевиченко с письменными предписаниями: мне - о сдаче, а ему - о приеме командования Южным фронтом.

Не приходилось сомневаться, что Ставка не довольна мною. Войскам фронта под моим командованием не удалось стабилизировать линию обороны. Под ударами противника они оставляли села и города. Сознавать мне это было очень тяжело. Но причина неудач заключалась не в моих личных качествах командующего фронтом, а в недостатке сил и средств для борьбы. И зная это, Ставка все же сочла возможным изъять из состава фронта несколько стрелковых, кавалерийских, танковых, авиационных соединений и передать их Юго-Западному фронту и 51-й отдельной армии. Фактически не усилив этим наших соседей, она ослабила боеспособность Южного фронта. Запретив своевременное проведение частной наступательной операции на южном крыле, которая упрочила бы положение и 51-й отдельной и 9-й армий, она лишила нас возможности стабилизировать положение в районе нижнего Днепра. А когда Ставка созданную мной группировку войск ликвидировала и часть их вывела за пределы фронта, И. В. Сталин и Б. М. Шапошников дали понять мне, что проведение такой операции весьма желательно, хотя необходимых сил и средств для это,го уже не было. Назначение командующим фронтом генерала Я. Т. Черевиченко, ранее ничем не проявившего себя в роли командарма, меня удивило. Благодаря его медлительности и недостаточной требовательности противник быстро создал и расширил плацдарм у Каховки, а затем распространился до Крыма. Я не знал соображений, которыми руководствовался маршал С. К. Тимошенко, порекомендовав его на пост командующего, но твердо полагал, что в сложившихся условиях улучшения обстановки он не добьется.

Доклад Верховному

Сдача командования не заняла много времени. Но так как меня вызывали для доклада, пришлось взять с собой обширный справочный материал, который был готов только к концу дня. Этот материал и послужил мне основанием для написания после войны настоящей главы.

Я тепло попрощался с остающимися в штабе фронта товарищами.

Уезжая в Москву, я был уверен, что 18-я и 9-я армии преодолеют трудности отхода, опрокинут врага, вышедшего на их тыловые коммуникации, и своевременно займут указанный ранее мною оборонительный рубеж.

Вечером 6 октября вместе с адъютантом, на своей безотказной эмке двинулся на Воронеж и далее на Москву. В конце дня 9 октября мы приехали в столицу, а на следующий день меня вызвали в Кремль.

Войдя в кабинет Сталина, я представился. Здесь уже находились заместитель Наркома обороны СССР - начальник Главного управления формирования и укомплектования войск Советской Армии Е. А. Щаденко, заместитель начальника Генерального штаба и начальник оперативного управления Генерального штаба генерал-майор А. М. Василевский, стоявшие в трех шагах от двери, где остановился и я. В углу, за небольшим столиком, сидел член Политбюро, нарком госбезопасности Л. П. Берия и что-то записывал. Сталин стоял у письменного стола.

- Товарищ Рябышев, - обратился ко мне Сталин, - нужно ли было наступать левым крылом 27 сентября?

- Нет, товарищ Сталин. Начинать это наступление следовало 23 сентября. А двадцать седьмого было уже поздно, да и сил к тому времени у нас стало меньше. Этим наступлением мы ослабили себя. Это сказалось на последующих событиях.

- Почему же тогда вы мне об этом не доложили?

- Я сразу докладывал начальнику Генерального штаба и полагал, что он вам доложит.

- Имеется ли у вас, - обратился Сталин к генерал-майору Василевскому, материал доклада командующего Южным фронтом по этому вопросу?

Берия прекратил записи и, словно гипнотизируя, неподвижным взглядом уперся в Василевского. Но генерал смотрел на хозяина кабинета и неторопливо ответил:

- Об этих переговорах мне ничего не известно.

Наступила недолгая, но зловещая пауза. Берия снова принялся записывать. Он, видимо, тщательно фиксировал этот разговор.

- Товарищ Сталин, копии документов с содержанием моего разговора с Маршалом Советского Союза Шапошниковым здесь, в моей папке, - прервал я паузу.

Сталин с едва заметным недовольством сказал Василевскому и Щаденко, что они могут идти и, когда за ними закрылась дверь, больше никаких объяснений от меня не потребовал, о документах словом не обмолвился, будто только что не спрашивал о них начальника оперативного управления Генштаба. Я понял, что инициатором упомянутого наступления был он, а не Шапошников, что он уже утратил интерес к начатому разговору.

Раскурив трубку, Сталин предложил мне сесть и сам сел в кресло. Около двух часов провел я в его кабинете. В беседе со мной Верховный Главнокомандующий коснулся многих вопросов организации и вооружения армии, тактики, дисциплины. За это время Берия не произнес ни звука, продолжая что-то записывать.

В основном говорил Сталин, а с моей стороны были короткие, но вполне определенные ответы. Обрисовав тяжелую обстановку, сложившуюся к этому времени для нашей страны, Верховный отметил, что враг силен, мы уступаем ему во многих отношениях и, ведя отступательные бои, может быть, отойдем к Волге, но врага измотаем и разобьем. Победа будет за нами. Затем проявил интерес к прохождению моей службы, где воевал, сколько раз ранен.

- Вы, товарищ Рябышев, донской казак?

- Да, донской казак.

- Почему же вы такой спокойный, флегматичный? Ведь южане - народ подвижный, темпераментный, суетливый.

- Учусь у вас, товарищ Сталин, - ответил я, немного подумав.