— Постойте, — поразился Председатель. — Вы знакомы с теорией дисбаланса?

— Первый раз слышу.

— А имя Стром вам о чем-нибудь говорит?

— Ровным счетом ни о чем. Кто он?

— Что-то невероятное… — прошептал Председатель, так и не ответив на вопрос.

Он был ошеломлен. Люди, находившиеся на противоположных полюсах — науки и искусства, — даже не знавшие друг друга, каждый по-своему говорили об одном и том же!

Человек без имени — Председатель Всемирного Форума — склонился к Джонамо и бережно коснулся ее руки.

— Какие холодные у вас пальцы… И какие тонкие…

— Так что вы от меня хотите?

— Не знаю. Пока ничего не знаю. Мне нужно время, чтобы осмыслить наш разговор. Мы его еще продолжим…

Когда через месяц Председатель пожелал встретиться с Джонамо вновь, оказалось, что ее нет на Мире.

13. Сумерки богов

Обдумав слова Председателя, Джонамо распознала в них искреннее беспокойство за судьбу человечества. И в этом они были, бесспорно, не противниками, а единомышленниками, только одну и ту же цель трактовали по-разному. Кто же из них прав?

В эти дни она с еще большим вдохновением предавалась музыке. Ее игра становилась все более раскованной, импровизационной, психологически отточенной. И не Джонамо исполняла музыку, а музыка исторгалась из ее души, все чаще минуя сознание.

При первом прикосновении к клавишам пианистка переставала принадлежать себе. Она не ведала, что именно будет играть, да и не было у нее разученных, повторяющихся хотя бы единожды вещей. Джонамо даже не прислушивалась к звукам, они лились сами собой. Перед ней раскрывался совершенно особый, не имеющий обыденных аналогов чувственный мир с неожиданными, глубокими, полными дотоле неразгаданного смысла образами. И смысл этот становился ей ясен, обогащал ее высшей мудростью.

Разговор с Председателем еще более обострил и без того феноменальную способность восприятия рожденных музыкой образов. А может, не рожденных самой музыкой, лишь познанных через ее посредство?

— Ты губишь себя, доченька, — вес сильнее тревожилась мать. — Посмотри, как похудела, светишься словно облачко на закате, на глазах таешь!

И Джонамо, действительно, достигла такого творческого накала, за который расплачиваются жизнью…

В тот памятный вечер она испытывала необычайный, даже для последних дней, подъем. Не слыша аплодисментов, прошла к роялю, замерла над клавиатурой, и… огромный, страшный, чужой мир разверзнулся перед нею. Пепельно-серое, низкое нависшее небо. Буйно и беспорядочно разросшиеся кустарники. Местами сквозь нагромождение побегов проступают оплавленные остовы зданий.

Запустение, холод небытия во всем…

А на первом плане — прекрасное женское лицо с насмешливыми и одновременно грустными зеленоватыми глазами… Ореол русых волос… Непривычно начертанный профиль… Во взгляде мольба о помощи…

Тысячами человеческих голосов пел рояль. Вопль отчаяния потряс слушателей…

Рояль замолк, Джонамо встала, незряче взглянула в наливающийся светом зал и упала без чувств.

— Милая моя Джонамо, — сказал доктор Нилс, окончив осмотр, — ваши силы… не беспредельны. Энн права, так можно погубить себя. И я хорош, оставил вас без присмотра. Никогда себе этого не прощу, хе-хе… Впрочем, ничего страшного. Обыкновенное истощение нервной системы. Вам сейчас не лекарства нужны, а отдых. Отправляйтесь-ка на Утопию… Годик-другой, и все как рукой снимет!

«Как, отказаться от борьбы?» — была первая ее реакция. Потом настала пора раздумий. Перед глазами то и дело возникала планета-призрак. Ею мог стать и Мир… Неужели прав Председатель, и не напрасно сама мысль о ломке проверенного на благополучие, испытанного на общественную стабильность, устоявшегося эволюционного алгоритма кажется ему невыносимо, возмутительно, кошмарно дерзкой?

«Он прав, а я не права?» Председатель упомянул теорию дисбаланса. Нужно немедленно познакомиться с ней!

Увы, вскоре Джонамо поняла, что одной лишь компьютерной грамотности недостаточно. Необходимы не внешние, вернее, не только внешние, но и внутренние, собственные знания. А их нет. Оказывается, не все можно получить через информ. Для теории дисбаланса не нашлось места в микроблоках информационного центра. Видимо, компьютеры не сочли ее достойной внимания, отнесли к числу лженаук.

Сам же футуролог Стром на Утопии…

И тогда она решилась отправиться туда — якобы для отдыха, как настоятельно советовал доктор Нилс, а на самом деле к Строму.

Нет, Джонамо не признала себя побежденной. Была уверена, что вскоре вернется на Мир и доведет до конца свою миссию. Она нужна людям, и ничто не отторгнет ее от них!

Как ни странно, путешествие на звездолете не оставило впечатлений. Разве что запомнились тягостные перегрузки при разгоне, плач женщины в соседнем ложементе, безжизненные стеклышки звезд в черноте иллюминаторов…

Стром выглядел человеком, сотканным из противоречий. Едкий, брюзгливый, с резкими перепадами настроения, но в то же время — это выяснилось далеко не сразу — тонко и глубоко чувствующий. Принял он ее, успевшую привыкнуть к общему преклонению, с оскорбительным безразличием, которое даже не пытался замаскировать элементарной вежливостью.

Первым побуждением Джонамо было хлопнуть дверью и никогда больше не унижаться перед этим полным самомнения, обозленным на всех человеком. Но сдержалась. Ради своего великого дела она могла стерпеть и унижение. Пришла к Строму вновь. Еще и еще, пока тот наконец не смягчился.

А потом они убедились в общности взглядов и сделались друзьями. Позднее к ним присоединился Игин. Они, точно биссектрисы треугольника, идя с трех сторон, встретились в одной точке…

— Зачем вам это, Игин?

— Странный вопрос, Стром. Не могу без дела, вот и все!

Они разговаривали вполголоса, стараясь не отвлекать Джонамо.

Напрасная предосторожность: музыка перенесла ее на далекий, родной, живущий благополучной, но бездуховной жизнью Мир.

— Это не дело, а игра. Вот у нее, — Стром кивнул на Джонамо, — не игра, а дело. Не примите просто за каламбур. Так оно и есть. А вы… Нашли себе забаву — компьютер высшего интеллектуального уровня. И торопитесь поиграть.

— Как вам не совестно, — огорчился Игин. — Вы же один из крупнейших футурологов планеты!

— Какую планету изволили упомянуть?

— Мир. Слышали о такой?

— Да уж наслышан. А вот вы забыли, где находитесь. И зря. Когда-то я, действительно, охранял будущее. Чересчур хорошо охранял. Потому и здесь.

Бывший футуролог Стром, разрешите представиться.

Его васильковой синевы глаза приобрели стальной оттенок, ноздри раздувались, скулы заострились еще больше.

— Напрасно волнуетесь, я не хотел вас обидеть, — примирительно проговорил Игин.

— В утешениях не нуждаюсь! Все мы здесь бывшие, не один я. Не больно-то задавайтесь, бывший управитель! Привыкайте к своему новому положению!

— Ну нет, не привыкну. Злой вы человек, Стром. Жалите в самое больное место!

— Это правда, я зол. На ваш дурацкий оптимизм, на себя, на всех!

— И на Джонамо?

Взгляд Строма потеплел, голос едва заметно дрогнул.

— Она исключение. Ей бы жить среди ангелов, а не среди нас, грешных.

— Вы вспомнили одно мое занятие, — сказал Игин. — Правда, с оговоркой «бывший». Я, в самом деле, бывший управитель, и с этим ничего не поделаешь, тут вы правы. Но, к счастью, еще и системник. Им и умру. Для меня киберзавод, объединение, индустриал, общество в целом — прежде всего система. А для анализа такой сложной системы, как общество, пригоден лишь компьютер высшего интеллектуального уровня. Согласны?

— Допустим. Ну и что?

— Так вот, он у меня, как вы знаете, есть. Но я был бы плохим системником и к тому же никудышным управителем, если бы полагался только на компьютер.

Что-то здесь, — Игин тронул голову, — или здесь, — он стукнул могучим кулаком в грудь, — иногда оказывается в конфликте с компьютером. И бывает трудно их примирить. До сих пор мне это удавалось, однако теперь…