Со сложным чувством торжества, растерянности и печали слушал Стром первую версию Председателя. Собственные реплики, вернее фразы, приписываемые ему компьютером, вначале вызвали у него досаду и недоумение: вот в каком деформированном виде воспроизведена его личность! И все же Стром узнавал свои мысли, резкие, не щадящие чужого самолюбия, выражения.

«Неужели я такой? — ужаснулся Стром. — Тогда многое понятно…» Он знал за собой неприятные свойства, порой сожалел о них, но то, что его манера общения столь возмутительна, осознал только сейчас. Компьютер-аналог создал карикатурный образ, выпукло подчеркнул интонации, акцентировал грубость. Если бы не вошедшая в пословицу объективность компьютеров, Стром подумал бы, что над ним издеваются. Но об этом не могло быть и речи…

И при всем утрированном характере версии бывший футуролог не мог не признать, что по своей сути она близка к тому смыслу, который в более мягком словесном обрамлении был бы, да и будет вложен в его ответы.

Компьютер действительно моделировал личность Строма, мыслил по тому же алгоритму и, допуская промахи в трактовке тактической линии поведения, правильно предугадывал стратегию.

Подавив возникшее в его душе неприятное чувство, Стром вновь, уже холодно и отстранение, прослушал первую версию своего разговора с Председателем.

Председатель: Вы, конечно, знакомы с результатами референдума?

«Стром» (компьютер-аналог Строма): Какого черта вы меня об этом спрашиваете?

Председатель: Интересуюсь вашим мнением.

«Стром»:…этот референдум! Впрочем, вы называете… прогрессом.

Председатель (изменившимся голосом): Уже не называю. По-видимому, ваша теория дисбаланса подтверждается.

«Стром» (злорадно): Долго же до вас доходило!

Председатель: Признаю свою ошибку и жду от вас совета. Человечество в опасности.

«Стром» (с подвохом): Человечество Гемы?

Председатель: И Мира тоже. Понимаете, что ему грозит?

«Стром» (почти кричит): Вы еще спрашиваете? Или не я распинался перед вами, убеждал, доказывал! Эх, вы! Духовное вырождение, вот что ожидает людей Мира. И вы сделали все, чтобы его ускорить. Толковали о прогрессе, козыряли идиотскими показателями, а того, что прогресс должен быть сбалансированным, не поняли.

Председатель: Помогите исправить ошибку. Как быть с Гемой?

«Стром»: Разбирайтесь сами.

Председатель: А Мир, как помочь ему? Что подсказывает ваша теория?

«Стром»: Моя теория не панацея, а диагностическое средство. Диагноз поставлен. Так лечите же, черт возьми!

Председатель: Возвращайтесь на Мир. Вы нужны здесь.

«Стром» (непреклонно): Я уже давно никому не нужен. Сумейте обойтись без меня. Конец связи.

Обмен версиями продолжался несколько дней. Под конец к Строму присоединились Игин и Джонамо. (Десятая и одиннадцатая версии совпали.) Председатель: Вы, конечно, знакомы с результатами референдума?

Стром: Да, знаком.

Председатель: Интересуюсь вашим мнением.

Стром: Результаты не могли быть иными.

Председатель: По-видимому, ваша теория дисбаланса подтверждается.

Стром: А вы рассчитывали на другое?

Председатель: Признаю свою ошибку и жду от вас совета. Человечество в опасности.

Стром: Я ведь предупреждал вас об этом.

Председатель: Помогите исправить ошибку. Как быть с Гемой?

Стром: Утопия готова принять ее обитателей.

Председатель: А Мир, как помочь ему?

Стром: Вылечить себя могут лишь сами люди. Все вместе, без оглядки на компьютеры. Прочь с проторенных дорог! В поиск! Разумная и мужественная ответственность за все, в том числе и за технику, отсутствие которой не должно делать людей беспомощными! А для этого нужна полнота знаний не только в памяти компьютера, но и в собственном мозгу. И пусть жизнь станет полнокровной. Вам есть на кого опереться!

Председатель: Вы говорите о Джонамо?

Стром: Да, и о ней тоже.

Джонамо: Здравствуйте, Председатель. Рада, что вы с нами.

Председатель: Здравствуйте! Мое имя Ктор.

Джонамо: Я хочу добавить к тому, что сказал Стром. Пусть люди научатся понимать и ценить прекрасное. И тогда сами будут прекрасны!

Стром: Пусть каждый станет личностью. Уникальной, неповторимой!

Игин: Не будем бояться неудач. Без них жизнь не жизнь!

Стром: И ошибок. От них застрахован только компьютер. Но уподобиться компьютеру — значит совершить самоубийство!

Председатель: Возвращайтесь, друзья мои! Вы так нужны здесь!

Стром: Я остаюсь на Утопии. Буду готовиться к встрече братьев по разуму.

Игин: Я тоже.

Председатель: А вы, Джонамо?

Джонамо: Возвращаюсь на Мир, Ктор. Там я сейчас нужнее.

Стром: Конец связи.

16. Триумф

В двадцать часов центрального времени единая энергетическая сеть Мира испытала небывалую нагрузку. Счетчики энергии выдавали числа поистине астрономические, и числа эти все возрастали.

Управитель энергоиндустриала Гури, срочно вызванный контроль-компьютерами, метался по информационному залу от дисплея к дисплею, от пульта к пульту.

Нагрузка приближалась к предельному значению, а ведь оно было взято с тройным запасом. Еще немного, и автоматы, спасая систему от аварии, начнут отключать потребителей…

Это стало бы для Гури профессиональным позором, но что он мог поделать, если все многомиллиардное население Мира, исключая разве его самого и горстку таких же бедолаг, собралось, отложив все дела, у включенных глобовизоров. Даже те, кому полагалось спать, поскольку у них наступила ночь, бодрствовали в ожидании чрезвычайного события: возвратившаяся на днях Джонамо впервые выступала по глобовидению.

Если бы не обстоятельства, Гури был бы одним из них, но сейчас его мысли сосредоточились на том, как поступить, если нагрузка достигнет предела…

Казалось бы, после отлета Джонамо на Утопию о пианистке должны были быстро забыть: не зря этот крошечный филиал Мира называли иногда планетой забвения. Однако произошло обратное. Ее известность продолжала возрастать.

Ситуация напоминала ту, с которой столкнулся управитель Гури…

Причина столь неожиданного, непредсказуемого и бесконтрольного роста популярности Джонамо заключалась в том, что по всему Миру распространились записи ее концертов, сделанные в свое время слушателями. Внезапное исчезновение пианистки подогрело интерес к ней, окружило ее ореолом тайны.

Она, не подозревая об этом, превратилась в легенду, стала символом прекрасного. Культ Джонамо, которого так опасался Председатель, сделался всеобщим поветрием, вошел в моду.

Особенно неистовствовала молодежь. Оказывается, в молодых душах дремала жажда прекрасного. И вот она вспыхнула, принимая порой наивно-восторженные формы. Появились прически «под Джонамо», девушки удлиняли разрез глаз, подкрашивали их в черный цвет…

Когда звездолет с пианисткой произвел посадку, ей не дали сойти с трапа, подхватили на руки и понесли по усыпанной цветами дорожке сквозь ликующую толпу почитателей. Джонамо пыталась высвободиться — безуспешно!

Среди тех, кто нес ее, был и никому не известный человек с серебряными волосами. И хотя остальные сменяли друг друга, он упорно не уступал места … Наконец управитель Гури облегченно вздохнул, потряс взъерошенной рыжей головой, сбрасывая крупные, словно дождевые капли пота: нагрузка стабилизировалась. Правда, автоматам пришлось-таки снять со снабжения несколько индустриалов, располагавших автономным энергетическим резервом, но это был пустяк по сравнению с неприятностями, к которым готовил себя Гури.

На сей раз пронесло. Но завтра же он потребует от компьютеров-экономистов повысить энергоемкость сети: случившееся дает на то все основания.

«Я больше здесь не нужен!» — понял Гури и помчался к глобовизору. Счетчики зарегистрировали еще один скачок нагрузки, но настолько незначительный, что его можно было не принимать во внимание.

Джонамо решилась на выступление по глобовидению, как на рискованную операцию. Она не видела иного пути к миллиардам сердец, которые готовы были распахнуться перед ее искусством. Окажись операция неудачной, вмиг исчезнет все, чего удалось достичь с таким трудом. Как пересохший ручеек, иссякнет преклонение. От нее отвернутся, не простят обманутых ожиданий. И она рухнет с пьедестала, на который была вознесена людьми.