Скэрти не знал лично ни одного из этих выдающихся людей. Но когда с места поднялся высокий человек с благородным лицом и все сразу умолкли, устремив на него восхищенные взоры, полные беспредельной преданности, вряд ли презренному королевскому шпиону могло прийти в голову, что он слушает самого бескорыстного патриота, когда-либо жившего в Англии, славного чилтернского героя – Джона Гемпдена.
Для него также осталось неизвестным, что следующий оратор, человек в зрелых летах, выступавший с большим красноречием, был будущий обвинитель Страффорда, мужественный патриот, который отправил на плаху этого подлого ренегата.
Не узнал Скэрти и в юном, но серьезном ораторе, горячо защищавшем религию диссидентов ( Диссиденты (от латинского dissideo – не соглашаюсь, расхожусь) – в данном случае: противники господствовавшей в Англии епископальной англиканской церкви.), самоотверженного дворянина, сэра Генри Вена; ни того, кто мгновенно находил ответ каждому оппоненту и весело острил по всякому поводу и у кого под его напускным дендизмом билось сердце, преданное свободе Англии, – сердце Гарри Мартена из Беркса.
Скэрти из своего укрытия видел всех этих благородных, героических людей, но не узнавал их. Они не интересовали его, и он не обращал внимания на то, что они делали или говорили. Его глаза и уши жаждали увидеть и услышать лишь одного человека, который еще не показывался, – хозяина дома, того, кто созвал этих гостей; его одного хотел видеть и слышать Скэрти.
Хотя королевский шпион уже вполне убедился, что все происходящее может служить достаточным доказательством вины Голтспера, он все же хотел услышать хотя бы одно слово, которое могло бы наверняка привести его к осуждению.
Он не отчаивался. Можно ли было ожидать, что Генри Голтспер не выступит на таком собрании! Хотя все считали его человеком дела, а отнюдь не оратором, многие ждали его выступления и с таким жадным интересом, который больше свидетельствует об истинном одобрении, чем самые бурные рукоплескания. Будучи хозяином дома, он до сих пор скромно предоставлял слово другим, пока не почувствовал, что пришла и его очередь выступить.
Пим в своем выступлении, длившемся более часа, привел собранию целый список обид, от которых стонал народ, – оно послужило своего рода конспектом для той знаменитой речи, которая впоследствии вошла в обвинительный акт Страффорда. Это выступление усилило решимость собравшихся бороться всеми силами против притеснений тирании, и многие из присутствующих дворян заявили о своей готовности пойти на какой угодно риск, пожертвовать всем состоянием или даже своей жизнью, но не подчиняться более незаконным вымогательствам короля.
Тут встал Голтспер и, выступив вперед, сказал:
– Долго ли мы будем говорить загадками? Я скажу прямо: мне надоело выступать с претензиями и делать вид, будто мы недовольны слугами короля, тогда как нашему настоящему врагу не предъявляется никаких обвинений. Не Страффорд, не Лод, не Финч ( Финч Джон (1584 – 1660) – судья, лорд хранитель печати, спикер палаты общин при Карле I, ревностный защитник абсолютизма.), не Мэйнуэринг ( Мэйнуэринг Роджер (1590 – 1653) – епископ собора Святого Давида, капеллан Карла I; провозглашал, что те, кто отказывается платить введенный королем налог, будут осуждены на Страшном суде.), не Уиндбэнк ( Уиндбэнк Фрэнсис ( 1582 – 1646) – государственный секретарь при Карле I. После победы революции бежал во Францию.) угнетатели народа. Они лишь орудие в руках тирана. Уничтожьте их – и завтра же на их место найдутся другие, такие же угодливые и бездушные! К чему же тогда все наши протесты и обвинения? Гидру деспотизма можно сокрушить, только отрубив ей голову. Ядовитое дерево зла нельзя уничтожить, обрубая то там, то здесь одну ветку. Его можно обезвредить, только вырвав с корнем! Некоторые из присутствующих здесь джентльменов думают, по-видимому, что если мы окружим короля добрыми советниками, то сможем заставить его править справедливо. Но добрые советники под влиянием развращенного монарха могут очень скоро измениться, и тогда все придется начинать сначала. Посмотрите на Страффорда! Если бы десять лет назад мы собрались так, как сегодня, Томас Уэнтворт был бы с нами, первым нашим советчиком. Видите губительное действие королевской милости! И так будет всегда, пока люди, сотворив себе кумира, называют его королем и, падая перед ним ниц, поклоняются ему! Что касается меня, я не люблю говорить обиняками. Я знаю только одного преступника, заслуживающего наших обвинений, и это не советник, не секретарь, не епископ, но господин всех троих. И я думаю, джентльмены, сейчас вопрос не в том, хороший или плохой король будет править нами, а в том, допустим ли мы, чтобы нами правил король.
– Правильно! – воскликнул Генри Мартен, и его возглас был подхвачен другими молодыми дворянами; по всему залу пронесся одобрительный гул.
Это была неслыханно дерзкая речь, даже на таком тайном собрании. Вопрос «с королем или без короля», быть может, и возникал уже в некоторых смелых умах, но сейчас он впервые был так откровенно поставлен одним из них. Это был впервые провозглашенный призыв, вызвавший черную тень, которая постепенно сгущалась над головой Карла Стюарта до тех пор, пока она не легла на плаху.
– Довольно! – едва переводя дух, сдавленным голосом прошептал Скэрти. Для того, что мне нужно, – довольно! Вы слышали, Стаббс?
– Да, клянусь честью! – отозвался Стаббс, стараясь говорить так же тихо, как его начальник.
– Теперь мы можем идти, – сказал Скэрти. – Нам здесь больше нечего делать и нечего видеть. Мне достаточно того, что я видел. Ба! Стойте! Кто это говорит? Чей это голос? Я уверен, что слышал его раньше.
И он снова поспешно приложил глаз к стеклу, но тут же, отпрянув, схватил за руку своего подручного и прошептал:
– Как вы думаете, кто это?
– Понятия не имею, капитан.
– Так слушайте! – И, приложив губы к уху корнета, он прошептал раздельно по слогам: – Сэр Мар-ма-дьюк Уэд.
– Что вы говорите!
– Посмотрите сами. Смотрите и слушайте! Да хорошенько, потому что то, что вы услышите, может помочь вам завоевать вашу красотку.
– Как же это так, капитан?
– Не спрашивайте сейчас, – коротко ответил Скэрти и снова, согнувшись, приник к стеклу.
Да, в самом деле, это был сэр Мармадьюк Уэд, выступавший перед собранием. Но так как сей достойный дворянин не был оратором, он изложил свою мысль очень коротко и к тому времени, когда Скэрти и корнет вернулись к наблюдательному пункту, уже кончил говорить.
Но и то немногое, что успел услышать шпион, показалось ему достаточным для того гнусного замысла, который уже начал более или менее определенно складываться в его дьявольском мозгу.
Несколько слов сэра Мармадьюка Уэда, которые достигли слуха Скэрти, были явным доказательством его измены королю. Да разве самое его присутствие здесь, подтверждающее те подозрения, которые питал относительно него король, не было достаточной уликой для «Звездной палаты»?
– Ну, теперь пора уходить, – прошептал Скэрти и бесшумно скользнул к двери, увлекая за собой своего подручного. – Потише, корнет! – наставлял он шепотом Стаббса, когда они шли по темному проходу, держась за руки. – Ваши сапоги скрипят, как судно в качку! Ступайте осторожно! Представьте себе, что у вас под ногами яйца...
Но тут они вышли на воздух и, шепотом поздравляя друг друга, стали осторожно пробираться вдоль стены, озираясь по сторонам, словно два мошенника, удравшие из тюрьмы.
– Если только этот малый сумеет вывести наших лошадей, – сказал Скэрти, мы можем поздравить себя с успешным исходом дела. Скорей!
И, обогнув угол дома, они, все так же крадучись, направились к парадному крыльцу.
Хотя они уже выбрались из дома, опасность, что их могут обнаружить, еще не совсем миновала. Небо было сейчас светлее, чем прежде, потому что прошла гроза и тучи рассеялись.
Вскоре они различили фигуру человека, стоявшего в тени под деревом. Это был Уэлфорд. Увидя их, он тотчас же двинулся им навстречу.