- Черт! - выругался Луис. - Нам даже интересно, в какое время дня Саддам ходит в туалет по-большому!

Он сказал мне, что, если я готов сотрудничать, они примут все мои условия и в свое время вывезут меня из этой страны.

- Что значит "в свое время"? - насторожившись, спросил я.

- Возможно, через год.

- Так долго? Я не доживу до конца года.

- Таково наше предложение. Вам решать. Вы не нужны нам за стенами дворца.

Я сказал, что мне нужно двое суток, чтобы обдумать все, но на самом деле я уже знал, что в моем положении я не смогу отвергнуть их предложение. Американцы хотят, чтобы я остался в Ираке и шпионил для них. Перспектива весьма опасная. С другой стороны, если я откажусь сотрудничать с ними, то мне все равно придется оставаться в Ираке.

Когда спустя два дня мы снова встретились с Луисом, я сказал, что готов принять его предложение при условии, что они помогут мне регулярно переписываться с Софи. Через неделю я получил письмо, написанное рукой Софи. Я был рад узнать, что она финансово обеспечена и получает медицинскую и психологическую помощь.

Вместе с письмом Луис вручил мне 5 тысяч долларов наличными.

- Я не нуждаюсь в деньгах, - резко возразил я, несколько оскорбленный тем, что он может подумать, будто я заварил всю эту кашу ради наживы.

- Никто не хотел оскорбить ваше достоинство, - заверил меня Луис. Но деньги в нашем деле бывают бесценным средством выхода, когда попадаешь в опасные ситуации. Возьмите их.

Он был прав, разумеется. На черной бирже Ирака доллар ценится гораздо выше нашего динара. В чрезвычайных случаях доллары могут оказать мне в трудную минуту любую помощь.

Необходимость в моих услугах, как двойника Саддама, возникала все реже, хотя я не придавал этому особого значения. Когда шла война с Ираном, я был очень занят, что вполне логично, а теперь бывал нужен лишь изредка, при появлениях на публичных собраниях в Багдаде или ещё реже, на других мероприятиях. Иногда по два-три месяца я находился без работы. В такие перерывы я сидел и читал или беседовал с Хашимом. Оба мы были осторожны и не касались опасных тем. Мои обязанности стали необременительными. Кроме Удая, который время от времени появлялся, чтобы повторить свои угрозы, моим врагом была только скука.

Однажды утром нас напугали выстрелы, доносившиеся с другого берега реки. Пошли слухи, что была совершена попытка нападения на президентский конвой, когда он приближался к мосту Джумхурия. Президент возвращался из Киркука, где встречался со старшими офицерами 1-й армии. Автомобиль, в котором должен был находиться президент, был взорван и все четыре пассажира убиты. Саддам предпочел лететь самолетом и в настоящее время спокойно сидел в своем кабинете. Он вернулся в Багдад больше чем за два часа до покушения. "Еще одно подтверждение того, что Аллах оберегает его", - писали газеты и вещали органы пропаганды сразу же после покушения.

Несколько дней спустя, Луис сказал мне, что это было дело рук фанатиков-шиитов, один из которых умер от ран. Трое других были захвачены, и, как сказал мне Хашим, их в тот же день пытали и убили.

Удай поздравил меня с удивительным везением, когда мы столкнулись с ним в коридоре. Я как раз покинул кабинет Саддама.

- Почему покушения не происходят, когда ты подменяешь отца? - съязвил он. - В следующий раз я позабочусь, чтобы тебя не предупреждали, когда ты будешь нужен отцу. Посмотрим, как долго тебе будет везти.

Вскоре после этой угрозы, я понял, что мой телефон прослушивается. Уже много лет мои телефонные разговоры записываются, и я, естественно, очень осторожен, когда пользуюсь телефоном. После ареста Латифа Абдулла никаких поручений не выполнял, а звонил, только чтобы справиться о здоровье. После одного такого разговора с Абдуллой, я тут же позвонил Хашиму, чтобы попросить его заехать за мной на следующий день чуть пораньше обычного. Мне хотелось побывать на могиле Амны и детей - Надии и Салиха. Несколько щелчков на линии и десятисекундная тишина перед тем, как прозвучал гудок, убедили меня, что мой телефон прослушивается. Это для меня было нечто новое, но я не сомневался, что это означает. Я мог только гадать, кто распорядился сделать это, но то, что за этим стоял Удай и он был идейным вдохновителем, мне было ясно.

Не только неприятности с Удаем сделали мое пребывание во дворце невыносимым. В последнее время во дворце царила постоянная напряженная атмосфера, в основном из-за отношений между Удаем и его зятем Хуссейном Камилем. Оба они разбогатели на контрабанде и все чаще ходили слухи, что теперь они наступают друг другу на пятки. У Камиля была серьезная причина для беспокойства. Он подозревал, что Удай замышляет его убийство и уничтожение всей его семьи.

Я не удивился бы, если бы однажды услышал, что Хуссейн Камиль вдруг таинственно исчез или убит, но я не ожидал той новости, которую услышал от Хашима, когда августовским утром он, как обычно, заехал за мной на машине.

- Братья аль-Мажиды исчезли, - объявил он мне, как только я сел в машину.

- Что ты хочешь сказать этим своим "исчезли"? - спросил я.

- Сбежали.

Я остолбенел.

- Куда?

- Иордания. Они взяли с собой жен и детей. Захватили и своего зятя Иззедина тоже.

- Саддам им этого не простит, - сказал я, думая о страшных последствиях этого побега. Саддам будет в ярости и негодовании из-за того, что дочери его предали. - Он мало кому так доверял, как своему зятю Хуссейну Камилю.

- Да, но дело ещё хуже. Говорят, что они забрали с собой 85 миллионов долларов.

Я ахнул.

- Да хранит нас Аллах! Удай с ума сойдет от злости. Он вот уже несколько месяцев обвинял Хуссейна в воровстве. И, кажется, был прав. Это подтвердило, что у Удая особый нюх на предателей.

Помимо своего собственного немалого богатства, Хуссейн Камиль, как глава органов безопасности и директор военной промышленности, держал в своих руках все бюджетные средства Ирака, выделенные на создание ядерного, биологического и химического оружия. Количество вкладов в заокеанских банках, к которым у него был свободный доступ, не поддавался исчислению. Для Удая кража денег была личным оскорблением, но Саддаму Камиль, возможно, нанес самый большой удар в его жизни. Кроме боли от потери дочерей и внуков и их явного предательства, говорили, что он страдал ещё и от того, что доверял Хуссейну Камилю больше, чем кому-либо, кроме разве своих сыновей.