Доктор, запинаясь, попытался сказать что-то в ответ, но я не дал ему говорить.

- Вы будете нести личную ответственность. Вы переведете его в отдельную палату и покажете его опытному психотерапевту в течение ближайшего часа. Вы будете обращаться с ним со всей заботой и состраданием, которых он заслуживает и которых требует ваша профессия. Вы будете ухаживать за ним, как за собственным братом, доктор, потому что он - ваш брат. Он и мой брат. Он - брат всех иракцев. Вы понимаете?

Дрожащий доктор неистово закивал головой, не проронив ни слова.

- С вами ежедневно будет связываться член моего президентского штата и снабжать меня полной информацией о том, как продвигается лечение. И я не хочу слышать, что его состояние не улучшается. Вы поняли меня, доктор?

Я так запугал человека, что он с трудом мог говорить.

- В высшей степени понятно, Ваше Превосходительство. Все, что вы мне поручили, будет выполнено.

- Отлично. Я вернусь через месяц. Надеюсь, что не будет повторения случившегося.

- Конечно, Ваше Превосходительство.

Оказавшись в машине, я немедленно пожалел о своей вспышке. Это было более типично для Саддама, чем для меня, но в моем поведении не было ничего напускного. Меня привело в искреннюю ярость невнимание к молодому солдату, хотя я понимал, что больничный персонал был перегружен работой и им явно недоплачивали за их труд. И если бы я дал возможность врачу заговорить, он возможно объяснил бы, почему о раненом недостаточно позаботились. Я также считал, что я переступил черту в "условиях" моего найма. Когда я повернулся к Мухаммеду, чтобы извиниться, на его лице была широкая улыбка.

- Что смешного? - нервно спросил я.

- Ты был великолепен, Микаелеф. Саддам будет в восторге, когда я расскажу ему обо всем.

- Вы должны рассказать ему? - спросил я, опасаясь последствий.

- Конечно, но тебе не о чем беспокоиться. Он будет очень доволен. Это отличная пропаганда. По всему госпиталю уже ходит история о том, что сам Саддам разгневался, узнав, как плохо заботятся о герое войны. К утру эта история появится в газетах. Уж я позабочусь об этом. Ты был замечателен, Микаелеф!

На следующее утро Саддам ворвался в Черный кабинет с экземплярами правительственных газет. С ним были Тарик Азиз и Акрам.

- Микаелеф, это изумительно! - восторженно заявил он, потрясая газетами. - Именно это я и имел в виду, когда впервые пригласил тебя прийти и повидаться со мной. Посмотри на это.

Сначала он протянул мне один экземпляр. Я прочитал заголовок вверху первой полосы: "СОСТРАДАНИЕ ВЕЛИКОГО ВОЖДЯ". За ним следовала довольно точно переданная история с немного приукрашенными деталями того, что произошло накануне. Статья в другой газете была написана в том же ключе и имела аналогичный заголовок: "ГНЕВ НАШЕГО ПРЕЗИДЕНТА ПО ПОВОДУ ЛЕЧЕНИЯ ГЕРОЯ ВОЙНЫ". Саддам обнял меня и затем поглядел мне прямо в глаза.

- Это великолепно, Микаелеф. Я очень доволен тобой. Ты реагировал именно так, как поступил бы я, будь я там сам. Скажи мне, ты изображал своего президента или ты искренне рассердился?

Несмотря на его широкую улыбку, я заподозрил, что за этим невинным вопросом должен быть какой-то скрытый мотив. Я ответил как можно тактичнее:

- Возможно, и то и другое понемногу, Ваше Превосходительство. Я был подавлен, увидев безразличие больничного персонала, но я всегда помню о том, что я представляю вас.

- Отлично, отлично! - воскликнул Саддам. - Отныне ты будешь называть меня по имени. Больше нет нужды для каких-то формальностей между нами. Зови меня Саддам.

Я был ошеломлен этой великой честью, выпавшей на мою долю. Хотя иракцы обычно, говоря о президенте, называют его "Саддам", немногим разрешено обращаться к нему так неофициально. Я взглянул на Акрама, который покраснел от ревности. Ясно, что эта привилегия ему пока не была дана.

Я уверен, что в те первые дни Саддам обращался со мной покровительственно, словно не принимал меня всерьез, да и не было у него причины относиться ко мне иначе. В то время я был кем-то вроде дворцового шута, то есть я не делал ничего значительного, но ко мне можно было относиться как к источнику развлечений.

Было бы глупо считать, что он мог рассматривать меня как угрозу своему положению, и в течение последующих месяцев и лет отношения, сложившиеся между Саддамом и мной, не имели ничего общего с его отношениями с другими соратниками. Он редко откровенничал со мной, когда дело касалось государственных дел, и, что было мудро, никогда не интересовался моими политическими взглядами. И все же он часто разговаривал со мной открыто и прямо, и я чувствовал, как со временем он становился все более искренним. Мне было интересно, не играл ли я, благодаря своей внешности, роль его "второго я". Когда мы оставались одни, он часто говорил со мной, словно думая вслух, как будто мы с ним были одним и тем же человеком.

Саддаму не давал покоя его образ в обществе и то, какое впечатление он производил на других. Больше всего он любил поговорить о том, как усилить воздействие его обаяния на рядового иракца, и настаивал, чтобы я проявлял сострадание и заботу, когда исполняю его роль.

Организация Объединенных Наций полностью игнорировала первые месяцы войны. Иран серьезно восстановил против себя международное содружество в целом и США в частности, когда в ноябре 1979 года в американском посольстве в Тегеране были захвачены 58 американских заложников. Их продержали 444 дня, пока, наконец, не освободили в феврале 1981 года. Вашингтон порвал дипломатические отношения с Ираном и ввел против него экономические санкции. Когда негодующие крики из Ирана по поводу иракской агрессии были встречены в мире с глубокой апатией, начало казаться, что Саддам правильно оценил сложившуюся политическую ситуацию.

Война уже длилась значительно дольше, чем предполагал Саддам, и в это время я видел его очень редко. Наши дороги не пересекались большую часть времени, когда однажды в мае он удивил и Мухаммеда, и меня. Он вошел в Черный кабинет в сопровождении министра образования Абдуллы Кадера Иззадина, с которым я должен был познакомиться на случай, если буду появляться в его обществе. Мухаммед тут же остановил пленку, которую мы прослушивали, и мы оба встали. Саддам жестом показал, что можно сесть.