- Гвоздь, - хмуро поправил Красовский.
- Другими словами, - вступил Мищук, - как некогда верно заметила Зинаида Петровна, - нас столкнули в реку, и мы плывем... Это очень плохо, верьте мне. Мы рискуем запутаться. А в нашем деле это - гибель!
- Что вы думаете об Анании? - вдруг спросил Красовский.
- Я склонен доверять ему, - отозвался Мищук; Евдокимов кивнул, соглашаясь. - У вас есть сомнения? - удивленно продолжал Мищук.
- Не знаю... - нахмурился Красовский. - В цепи событий - непонятных и странных, когда мы все время чувствуем за спиной неведомую силу - все можно думать... Я вижу только один путь: проверим вариант с Чеберяковой до конца! Я берусь сделать все, что требуется, она меня не знает, никогда не видела, результат будет, не сомневайтесь!
Утром на следующий день Красовский явился в редакцию "Киевской мысли". Поднявшись по лестнице (поскользнулся на выброшенных кем-то объедках, упал и ушиб руку), вошел в помещение редакции и с места в карьер нехорошо выругался:
- Что ж, господа газетчики, вам на посетителей наплевать, отчего и возникает подозрение, что на читателей - тоже! - Заметив Барщевского (тот без устали выводил что-то на листе бумаги), позвал зычно: - У меня новость, за которой вы гоняетесь давно! Идемте, сообщу.
Барщевский с недоумением оторвался от стола, не слишком охотно пошел.
- С кем имею честь?
- А вот выйдем отсюда - все в лучшем виде представлю! - уверенно парировал Красовский.
Рассчитал верно: какой газетчик откажется от новости? Вышли в коридор, здесь Николай Александрович сообщил без предисловий и обиняков:
- Я - пристав Красовский. На внешний вид - не обращайте внимания, нельзя, чтобы вся ваша газетная шантрапа знала, дело государственное!
- Мы не шантрапа! - обиделся Барщевский. - Что вам угодно?
- Хотите участвовать в раскрытии дела Ющинского?
Реакция собеседника была столь бурной, что Красовскому пришлось подхватить журналиста, иначе тот упал бы - от восторга, должно быть. Объяснил: Вера Чеберякова завязана в убийстве, это как бы доказано уже.
- Вы ведь о евреях печетесь, у вас жена - еврейка, я про вас все знаю, поэтому - вам и карты в руки. Условие: меня представите как сотоварища, газетчика из Харькова, допустим, есть ведь там газеты? Да вашего слова с лихвой хватит, она обрадуется, вы увидите!
- Что сядет в тюрьму или в каторжные работы пойдет? - насмешливо прищурился Барщевский. - Господин городовой, вы уж давайте откровенно, ладно?
Он был прав, черт бы его взял, прав, и потому придется открыть ему душу - иначе как получить столь необходимое содействие?
- Вы вот что, любезный... - Красовский колебался, предположение, возникшее только что, было столь необычно, что могло и оттолкнуть. - Я думаю, что она - дрянь последняя. Она пытается свалить на других. А мы с вами как бы в лаборатории, как бы вивисекторы, поняли? Мы за ней понаблюдаем, все поймем, да, это как бы и грязно, неинтеллигентно, а что делать? Тодо модо, нес па?1
- Гадость... - поежился Барщевский.
- Гадость, - подтвердил Красовский. - Есть другие предложения? Зато какой репортаж, а? Сенсация! Правые уже объявили дело Ющинского "мировым". Спасете жену, соплеменников жены, прославитесь. Все будут подходить, пожимать руку, говорить со слезами: вот. Вот именно этот, скромный, рыжеватый, с веснушками репортер спас евреев от погрома, а русских - от позора! А!
- Уговорили! - Барщевский протянул руку, и Красовский с удовольствием ее пожал.
...К Чеберяковой явились на следующее утро, при параде, обвешанные фотоаппаратами и приспособлениями для магниевой вспышки. Представились, Чеберякова казалась польщенной, в какой-то момент - когда сели пить чай, Красовский бухнул, что, мол, все известно, - кто, где и как убивал Ющинского, что причастность Чеберяковой несомненна и что теперь у нее единственный шанс, через прессу, оправдаться хотя бы в глазах общественного мнения. Вера посерела, грохнулась в обморок; побрызгали на лицо спитым чаем (Барщевский сбегал на кухню), пришла в себя и, вяло прикрывая лоб ладонью ("Как в сцене чьей-то смерти, я на театре такое видел совсем недавно!" успел подумать Красовский), сказала тихо:
- Виновата... - Вскинулась, зыркнула непримиримо:- Не о том подумали, господа! Меня как раз дома не было, они, сволочи, мальчика сюда заманили, ну, и... А я никак ни при чем! Мальчик хотел их выдать, заявить в Сыскное, что они храм ограбить желают. А я была у свояченицы в Чернигове, есть и билет железнодорожный, словно нарочно сохранила, да и свояченица в лучшем виде подтвердит!
- Это об вас, - заметил Красовский, делая вспышку и как бы снимая (куда навел объектив, куда нажимал - даже и не думал). - Но нам бы интересны подробности, доказательства, если хотите.
- А вот идемте в погреб, - поднялась, резво пошла, едва поспевали следом. Вот и сарай, откинула крышку в полу, спустилась первой.
- Вот здесь было пятно крови, огромное. Мокрое и еще липкое - это когда я вернулась из Чернигова. И еще: если за ваш счет - едем немедленно в Харьков, там кто-то из них - Латышев, может, запрятал часть наволочек (одну около убиенного нашли!) и ботинки Андрюши. Они особенные были, с пуговицами, не как у всех, их мать и тетка сразу узнают. Только... - обвела глазами, смотрела, не мигая, и увидел в ее глазах многоопытный пристав нечто страшное, - ...только вы мне здесь, сейчас, пишете не просто расписку, а указываете, что в случае предоставления вам названных вещественных доказательств ("Вот, стерва..." - мысленно обозначил Красовский) обязуетесь выдать мне наличными пять или, лучше, десять тысяч рублей с правом обратить взыскание - в случае неисполнения - на ваше имущество!
- Да... Да где же мы, нищие журналисты, найдем такие деньги? Вы подумайте: об вас вся Россия узнает! Весь мир! - уныло сказал Красовский.
Чеберякова подбоченилась, сплюнула сквозь зубы:
- Какала я на Россию и на мир, господа хорошие... А то непонятно? Подписку проведете среди богатого еврейства, они все отдадут, лишь бы погромов не было! Согласны? - И увидев неслаженный кивок обоих, добавила непререкаемо: - Тогда прямо сейчас и едем на вокзал, харьковский поезд как раз и будет...
Красовский даже не успел сообщить своим о случившемся разговоре...
Евдокимов узнал об отъезде Красовского и Барщевского в Харьков от сына Чеберяковой, Жени. Разговор с мальчиком состоялся случайно: Евдокимов пришел к Эстер, хотел утешить, дать денег, но дома не застал, соседи же сообщили, что жена Бейлиса и все дети где-то у родственников.
- Жаль мужика... - махнул рукой каменщик, разбиравший кирпичное строение неподалеку от печи. - Хоть и еврей, а никогда не обижал...
- Верите, что зарезал Ющинского? - осторожно спросил Евдокимов.
- Он? - удивился каменщик. - Да он муху убить боялся! Не-е... Это кто-то под них устроил. Кому-то надобно, чтобы евреев побили. А вот мне это - ни к чему!
- А что разбираешь?
И мужик объяснил, что на этом месте намечался странноприимный дом с молитвенным возвышением, а так как в самом городе уже есть настоящая синагога, то власти сочли за лишнее еще одну.
- Говорят: православная религия в России - одна! Остальное - ересь, их не надобно!
- Да ведь повсюду синагоги? - удивился Евдокимов.
- Ну, стало быть, хотят эту юрунду изменить, - резонно возразил мастеровой.
Распрощались, на душе у Евгения Анатольевича стало даже легче, двинулся к забору и воротам, здесь и подбежал Женя Чеберяк. Поздоровались как старые знакомые, Женя стоял, переминаясь с ноги на ногу.
- Вы к жиду приходили? - спросил без злобы.
- К Менахилю, - кивнул Евдокимов. - Эстер одна осталась...
- Вам зачем? Вы на еврея не похожи, - мрачно стоял на своем.
- Все и во всем - Христос... - с чувством, убежденно, как на исповеди, произнес Евдокимов. - Разве не так?
- Что священник говорит - еще не есть правда... - горько сказал мальчик. - Батюшка наш, Синькевич его фамилия, отец Феодор, его по святому нашей церкви зовут, - он про Израиль на службе сколь раз произнесет, а спросишь - ничего, кроме "Бей жидов, спасай Россию", не скажет. Тогда чему же верить? Да я вам еще давеча говорил: мать с евреем спуталась, отец и сестра Людя их тоже ненавидят...