По белой мраморной лестнице Путко поднялся на второй этаж. Площадка второго этажа образовывала холл с двумя массивными колоннами в центре. Мягкая низкая мебель. Ковры. В нишах - бронзовые скульптуры. Картины в золотом багете, бра на стенах, хрустальные люстры, китайские вазы на подставках красного дерева... Его номер был в левом отсеке вторым от холла. Белая резная дверь с бронзовой ручкой и овальным оконцем, застекленным и затянутым изнутри зеленой шелковой шторкой.
В левом отсеке были комнаты с номерами от девятнадцатого до тридцать пятого. Путко прошел вдоль полутемного коридора. Из-за дверей доносились голоса. "Заполняется коробочка..."
Он отпер дверь своего номера. В комнате было две кровати. Обе нетронутые. Он принял душ и, едва коснувшись головой подушки, заснул.
- У ты, ёшь-мышь двадцать! - разбудил его на рассвете зычный голос. Еще не открыв глаз, не увидев, Антон узнал: Шалый!
- Хо-хо, Тимофей Терентьич! Вот так встреча!
Тут же вспомнил, зачем здесь он, а значит, и есаул. Но, посмотрев на вошедшего, с трудом признал в нем бравого казака-рубаку: громадный краснорожий и красноволосый детина, усы ухарски закручены кольцами - однако ж одет! Лакированный козырек картуза надвинут на самые брови; косоворотка, белая на черных пуговицах; замусоленная куртка, брюки заправлены в сапоги с отворотами. Слободской рубаха-парень, да и только!..
- Артиллерист? - признал Шалый, - Антон Владимирович?
Глаза его были налиты кровью, из пасти напорно несло перегаром, а в руке была еще не откупоренная бутыль этак в полведра. Он с маху поставил ее на стол. Путко подивился, как она не разлетелась вдребезги.
- Не признать! Казачий офицер, георгиевских и прочих орденов кавалер и вдруг в картузе!..
- Ишь ты, едрена вошь!.. - Тимофей тяжело опустился на кровать, продавив пружины. - А ты чего напялишь: может, бабские панталоны?.. Насмехается!.. Не в тряпках дело - в душе, которая горит и жаждет!
Он выдвинул из-под кровати чемодан, открыл, достал металлические стаканчики:
- Опохмелимся, - разлил из бутыли водку. - Жжет!.. А ты тоже, значит, с трусцы-рысцы на галоп перешел? - протянул Антону стаканчик.
- Натощак не принимаю.
- Была б честь предложена. Ну, бывай! - казак выпил, крякнул, отер усы кулачищем. Вспомнил с пьяной обидой: - "Картуз"! Ежели сам председатель совета "Союза казачьих войск" атаман Дутов рабочую робу надел, так и мне не зазорно!
- Да неужто сам Дутов?
- Шалый николи не брешет! Видел своими гляделками, вот те крест! Под большевика-агитатора речи произносит - как язык не занозил?.. Да и я-т под сицилиста, мать его!.. И ты, артиллерия, не выкобенивайся - маршируй в двадцатую: там тебя переобмундируют и переименуют, будь здор-ров!..
Действительно, надо было объявляться. Поручик привел себя в порядок, натянул офицерскую гимнастерку с крестами:
- В двадцатой, говоришь, наши отцы-командиры?
- Иди-иди на рысях!..
За спиной Антона снова забулькало. Он постучал в дверь двадцатого номера. Услышал:
- Войдите!
Это утро приготовило ему еще одну встречу, куда более неожиданную, чем с Тимофеем Шалым: мужчина, поднявшийся с дивана, был не кто иной, как Олег Пашков - его однокурсник по Технологическому институту и близкий приятель, оказавшийся, как Антон узнал позднее, секретным сотрудником охранки. Они не виделись с седьмого года. Позже Антон слышал, что Олег благополучно окончил Техноложку, получил должность в правлении путиловских заводов, преуспел. А что известно Дашкову о нем?..
Бывший однокурсник глядел на вошедшего офицера выжидательно, не узнавая. Он тоже был обряжен то ли под приказчика, то ли под мастерового. "Пашков, как и Шалый, был рыжий. Со светлыми, навыкате глазами, с не принимающей загара красной, в конопатинах физиономией. Он почти не изменился со студенческих лет.
Антон решил первым перейти в наступление:
- Не признаешь, Олег... как тебя там, Иваныч, что ли?
- Не может быть} - пригляделся Лашков. - Неужто ты, чертов сын?.. Ух ты, какой стал! Медведище!
- Вот через сколько лет довелось... - Антон свободно сел. - Слышал, слышал, как же! Чуть не в управляющие у Путилова вознесся!
- Ну, не так высоко. А все же. Ты-то где пропадал все эти десять лет? Как в воду канул.
"Ага, не знает!.."
- Так я ж, как уехал тогда во Францию, так и заканчивал в Париже. Потом пригласили в фирму "Бразье - Белвилль", так у них и застрял до самой войны.
- О, Пари, о, Пари!.. - напел Олег. Он казался таким же беспечным, как в те давние времена. - Вернулся, чтобы сражаться за отечество?
- Как видишь. А ты освобожден от службы, поскольку незаменимая у Путилова персона?
- Ошибаешься! - рассмеялся приятель. - Тут я тебя общелкал: хоть и два у тебя "Георгия", а поручик. Я же - ротмистр.
- Кавалерист? - изумился Путко. В стародавние времена Лашков не питал страсти к верховой езде. Но тут же вспомнил: звание "ротмистр" - не только в кавалерии, оно было и у офицеров отдельного корпуса жандармов. - Ах, вот ты где служил!
- Угадал, да не совсем: не в департаменте, а в военной контрразведке.
- Понятно... Теперь дело прошлое, все трын-травой поросло... А признайся: был ты слухачом тогда, в шестом-седьмом?
- Когда вы все колобродили? Признаюсь: был.
- И много тебе за доносы платили?
- Смешно вспомнить: гроши. На карманные или просто на обед. Дело не в этом. Не хотелось мне прозябать. Я, как ты помнишь, из мелкотравчатых - ни отца-профессора у меня не было, ни матушки-баронессы. Кстати, как поживает твоя милая матушка?.. Департаментские помогли мне с устройством на службу. Без их протекции не видать бы мне путиловских заводов, как тебе своего затылка.
- Ну что ж... Выходит, своей шкурой я помог твоей карьере.
- Что с тебя было взять? - рассмеялся Лашков. - Ты был так, на побегушках у настоящих подпольщиков.
- А вот здесь, - Путко поскучал себя по груди, - не скребло?
- Признаюсь и в этом: тогда Харапало. А теперь вот нисколечко не жалею! Наоборот. Думаю: и что мы ушами хлопали, сентиментальничали? Негласный надзор, гласный надзор, строгий, нестрогий, высылка, ссылка!.. Вот и прохлопали Россию. А надо было всех - к стенке! - Он посерьезнел. Хватит прошлое ворошить. Займемся будущим. Какой объект выберешь?