Близкие и друзья знали, что Василий Макарович согласился сниматься у Бондарчука в основном для того, чтоб получше изучить и освоить технику постановки батальных и массовых сцен. Эпически размашистый фильм о Степане Разине требовал основательных знаний. И Шукшин учился.

И будет еще долгий ночной разговор на теплоходе с Георгием Бурковым, до утреннего тумана, который, как осевшие на воду облака, стлался над рекой. В какой-то миг, наткнувшись взглядом на эту картину, Шукшин замрет, осененный догадкой, быстро скажет Буркову:

- Засеки на часах - сколько будет стоять туман.

Бурков поглядит на часы, запомнит время, но не сможет не задать вопроса:

- А для чего?

- Понимаешь, начало фильма о Стеньке увидел вдруг ясно-ясно, как переплывают казаки через Дон. Ползет по воде туман, клубится над поверхностью воды. И вдруг появляются по пояс в дымке фигура одного, второго, третьего, и вот уже целое войско казачье, будто святые, в облаках плывут. Неторопко приближаются. Да вдруг выныривают из тумана оскаленные морды лошадей, а на них казаки стоят. С топотом и гиком "святые" вылетают на берег! Так начинается моя картина.

Он мечтал, закончив фильм о Стеньке Разине, сесть капитально за письменный стол - и "конец всему, что мешает писать!"

Причина такой резкой перемены кроется в убеждении Шукшина:

...Суть дела и правда жизни таковы, что книга работает медленно, но глубоко и долго.

В двух последних фильмах, снимавшихся к 30-й годовщине Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг., "Освобождение" и "Они сражались за Родину", Василий Макарович сыграл две роли - полководца и солдата. Собственно, внутренне он и был таким - великим и всем известным, и в то же время простым крестьянским сыном из алтайского села Сростки.

Герой нашего времени

Стараниями председателя Клетцкого комитета по культуре Николая Ивановича Дранникова каждый год в станице, что под Волгоградом располагается, проходят Дни памяти Шукшина. Полстаницы участвовало в массовых сценах фильма "Они сражались за Родину", в том числе и сам Дранников, сразу осознавший, в какую серьезную историю он попадает, поэтому остаться в стороне от столь серьезного события ему просто было нельзя.

Есть в станице Клетцкой еще одна достопримечательность - дом Захаровых, в котором любил бывать Василий Макарович: больно банька хозяев ему приглянулась да добросердечие и гостеприимство, схожие с сибирскими. Впрочем, в Сибири предостаточно и казаков проживало, так что тут еще и этническое родство. Чаще всего заходил Шукшин с Ваниным и Бурковым: они тогда самыми близкими ему людьми были.

Хозяин, Павел Александрович Захаров, по этому случаю венички им специальные готовил - дубовые да березовые. Баньку от души топил - гости столичные от жары "шапки надевали на головы и краги на руки". Подолгу сидели в бане, а потом выскакивали в чем мать родила да в воду ледяную бултыхались.

Хозяйка, Нина Алексеевна, в прошлом учительница младших классов, воду настаивала для дорогих гостей на укропе, чтоб помнилась москвичам казацкая баня да здоровья прибавляла!

После жаркой баньки гости с удовольствием баловались чайком, приготовленным радушными хозяевами на славу.

В последний день перед отъездом явился Василий Макарович к Захаровым с Губенко и Бурковым. Сказал гостеприимным станичникам:

- Съемки подходят к концу, разве еще разок попариться придем!

Отварила Нина Алексеевна им курицу домашнюю, чтоб запомнили отъезжающие из станицы москвичи донскую лапшу, щедро сдобренную петрушечкой да лучком с укропчиком. Открыла кастрюлю, а Шукшин носом уловил аппетитное варево, невольно с восторгом воскликнув:

- Вкуснотища-то какая!

Возможно, при этом вспомнил, какую сытную куриную лапшу готовила ему когда-то на родине Мария Шумская! И баньку принял, как говорится, и причастился.

По пути на теплоход завернули на почту. Домой решил позвонить Василий Макарович, но не дозвонился: в машину сел мрачнее тучи, расстроенный донельзя. Почуяв неладное, Захаров попытался отвлечь Шукшина незначительными вопросами:

- Вот ты "Печки-лавочки", "Калину красную" снял, теперь, должно быть, богатый?

А Василий Макарович в ответ:

- Да ничего, Паш, особенного. Когда в Москву устраивался, вообще на лавочках спал. Голытьба! А сейчас неплохо бы дачу свою заиметь и машину. Семья требует свое.

К часу ночи добрались до теплохода "Дунай".

Шукшин и здесь, закончив работу на съемочной площадке, по ночам продолжал трудиться - что-то писал, иногда до самого утра. Вот и в эту последнюю свою ночь Василий Макарович тоже занимался сочинительством.

За несколько часов до смерти Василий Макарович зайдет в каюту к Буркову, чтоб попросить сигарет. Он писал рассказ и, как всегда, много курил.

- О чем он, ваш рассказ? - задал вопрос Георгий.

- О герое нашего времени.

- Да, но у Лермонтова - одно, а у вас кто он?

- По-моему, демагог.

И провидчески угадал: к сожалению, демагог стал синонимом нашего смутного времени.

В воспоминаниях Ольги Румянцевой есть эпизод, где происходит спор о рассказе "Срезал". Для разрешения спора обратились к Шукшину, который сказал:

- Глеб Капустин - невежда и демагог. Ему нет и не может быть оправданий. Никаких. Никогда. Это, собственно, я и хотел сказать.

Пристальный взгляд Василия Макаровича подметил эту особенность, появившуюся в обществе, и заострил на ней внимание, пытаясь, как хирург, вырезать злокачественную опухоль, хотя бы словом.

О рассказе "Срезал" в среде критиков были противоречивые мнения. Он таил в себе глубокий смысл или авторскую каверзу.

В рабочих тетрадках Василия Шукшина можно обнаружить заготовку, болванку, что ли, которая наводит на многие размышления:

Поговорили. Приехал в село некий ученый человек, выходец из этого села. К земляку пришли гости. А один пришел "поговорить". И такую ученую сволочную ахинею понес, так заковыристо стал говорить! Ученый растерян, земляки односельчане с уважением и ужасом слушают идиота, который, впрочем, не такой уж идиот.

Глеб Капустин - знак нашего времени, необразованный демагог, белобрысый мужик сорока лет, "начитанный и ехидный".

Мужики водят его на разные встречи, являясь туда, как на спектакль местного значения, к разным приезжим знаменитостям, чтоб он их "срезал".

Когда к знатному земляку в избу набивался вечером народ - слушали какие-нибудь дневные истории или сами рассказывали про себя, если земляк интересовался,- тогда-то Глеб Капустин приходил и срезал знатного гостя.

В беседе с корреспондентом итальянской газеты "Унита" Шукшин продолжит размышления по этому поводу:

Тут, я думаю, разработка темы такой. Социальной демагогии. Ну что же, мужик, мужик. Вот к вопросу о том, все ли в деревне хорошо, на мой взгляд, или уже из рук вон плохо. Человек при дележе социальных богатств решил, что он обойден, и вот принялся мстить, положим, ученым. Это же месть в чистом виде, ничуть не прикрашенная; а прикрашенная если, то для одурачивания своих товарищей. А в общем - это злая месть за то, что он на пиршестве, так сказать, обойден чарой полной. Отсюда такая зависть и злость. Это вот сельский человек, это тоже комплекс. Вторжение сегодняшнего дня в деревню вот в таком выверте неожиданном, где уж вовсе не благостность, не патриархальность никакая. Он напичкан сведениями отовсюду: из газет, радио, телевидения, книг, плохих и хороших, и все для того, чтобы просто напакостить. Оттого, что "я живу несколько хуже".

Снят с повестки дня вопрос, что для того, чтобы жить хорошо, надо что-то сделать. Он снимает это. Никаких почему-то тормозов на этом пути не оказалось. Может быть, мы немножко виноваты, что слишком много к нему обращались, как к господину, хозяину положения, хозяину страны, труженику, мы его вскормили немножко до размеров, так сказать, алчности уже. Он уже такой стал - все ему надо. А чтобы самому давать - он почему-то забыл об этом. Я думаю, что вот деревенский житель, тоже нынешний, и такой.