Вот оно неповторимое, жизнеутверждающее шукшинское озорство и глубокомыслие, народная мудрость и хитрая усмешка. А за этой перечислительной трескотней и временной казуистикой возникает шаровая молния - болеющая, высоконравственная душа народа, выразителем которой был и остается Василий Макарович Шукшин, потому-то к нему и не зарастает народная тропа.

Именно своей мятежной, неповторимой сутью Василий Макарович Шукшин подтвердил лишний раз то, что было написано задолго до рождения сибирского художника Жерменой де Сталь в книге "Десять лет в изгнании", изданной в 1821 году, о характерных чертах простого русского народа, который ее восхищал гораздо больше, чем знать:

Что-то титаническое, дерзновение, всегда превышающее обычные нормы: воображение русских не имеет границ, у них все грандиозно, отвага преобладает над рассудительностью, и если они не достигают своей цели, то только потому, что идут дальше цели.

Василий Макарович перекликается с этой замечательной француженкой в своей приверженности, обостренной и высокой, к родной земле, более углубленно и простовато (а все гениальное всегда было просто!) выразивший этот душевный порыв, это сердечное пристрастие ко всему, что спасало и согревало, ласкало и поднимало с колен, когда накатившие житейские бури сбивали его с ног:

Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот - есть еще куда отступать, есть где отдышаться, собраться с духом. И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живет там и поныне, и не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачуют душу.

Как проникновенно и емко сказал Виктор Петрович Астафьев, что внешностью своей Василий Шукшин "был похож на свою Родину". Там ему легче дышалось, писалось, являлось образное мышление и поэтическое вдохновение. Василий Макарович, как Антей, коснувшись земли родной, тут же обретал силу и крылья.

В Доме-музее В. М. Шукшина я обнаружила прекрасные полотна моего земляка-кузбассовца, художника Германа Захарова, который подарил сросткинцам восемнадцать картин. Замерла над строками одного из последних писем Василия Макаровича:

Силы, силы уходят. Не думал, что это когда-нибудь произойдет со мной. Ужасно грустно. В башке полно замыслов.

Пикет-гора - место единения народного духа, высота, до которой подняло материнское сердце Марии Сергеевны судьбу своего любимого сына Василия Макаровича Шукшина.

Недавно астрономы открыли новую звезду в космическом бездонном пространстве, назвав ее именем Шукшина. Много там еще неизведанного, неисследованного, много загадочного, но одно неоспоримо: она высоко в небесах, она светит. Долго нам еще ее узнавать, но забыть не дано.

Часть первая

СЫН СИБИРИ

"Смерть эта не совсем естественна..."

Ушел Шукшин из нашей жизни так же внезапно, как и появился.

И не было горше этой вести для жены, для друзей, но более всего - для родной матери.

Александр Петрович Саранцев, давний друг Шукшина, оставил нам пронзительную запись:

Мария Сергеевна, прилетевшая на похороны сына, была вся в черном, молчаливая, вконец измученная. Седые волосы торчали из-под черной шали. Ее вели под руки. И в машине она все время молчала. Но когда проезжали мимо больницы Склифосовского, вдруг громко, с причитаниями зарыдала. В больнице, в морге, лежал Василий. Она об этом не знала. Но сердцем, выходит, почувствовала. Наука этого не объясняет...

На родине, в алтайских Сростках, Мария Сергеевна известна была среди местного населения как плакальщица, то есть человек, которого приглашали родственники проводить покойного в последний путь, оплакать. На это нужны большой жизненный опыт, художественное и артистическое чутье, знания народного языческого обряда, пришедшего к нам из давнего далека, может, от народов Эллады, Древнего Рима. У Марии Сергеевны все это было. Чутье не подвело сибирскую плакальщицу - в морге лежал сын, поэтому тайными путями до материнского сердца Марии Сергеевны дошла эта черная весть, пронзив ее от головы до пят нестерпимой болью. Василия же Макаровича вскоре повезли на Новодевичье кладбище.

Не могу не привести здесь речи известного писателя Юрия Бондарева, которую мне передал в свое время журналист газеты "Гудок" Иван Яковлевич Шишов, записавший ее на Новодевичьем кладбище:

Какой бы естественной ни была эта смерть, мы знаем, за какое чистое, русское искусство боролся Василий Макарович Шукшин - за такое чистое, как слезы матери, которая здесь вот плачет. И знаем, кто в этой борьбе за чистое искусство стоял на его пути, мешая ему работать. Поэтому смерть эта не совсем естественная.

Мы при жизни не ценили творчество этого человека. Для того чтобы мы его по-настоящему оценили, ему нужно было умереть, а то, какой любовью он пользуется у народа,- свидетельство тому море людей, которые присутствуют здесь, которые за стенами этого кладбища и которые представляют здесь всю нашу страну.

Творчество Шукшина по существу еще не изучено, и для того чтобы понять весь его талант, нужны будут годы. И чем дальше он будет уходить во времени, тем выше он оценится другими поколениями.

Спорили: кто он? Кинематографист или писатель? Мы уверены, что в единстве будут рассматривать творчество Василия Макаровича. Без этого единства мы уже не представляем себе этого человека. Хорошо, что он похоронен вот здесь, на Новодевичьем кладбище, где похоронен прах лучших представителей русской литературы и искусства.

В день похорон Василия Макаровича будет забыт на кладбище родной человек - жена, забыт теми, кто только что говорил над могилой Шукшина высокие слова. В суете ли, в сутолоке, но ЗАБЫТ!.. Что это? Знак современного отношения к людям или показатель бессердечности мира кино? А возможно, чего-то еще, нам пока неведомого? Во всяком случае, пресса тех дней писала именно так, а не иначе. Газеты, перепечатывая друг у друга данную информацию, муссировали именно это событие. На мой взгляд вопиющее. Потому что, как выяснилось позже, жену Шукшина там никто не забывал. Так, во всяком случае, написано в недавних воспоминаниях Заболоцкого. Правда, по прошествии двадцати с лишним лет...

Внутри общества, представлявшего в данной ситуации грозовое небо на земле, клокотали невидимые громы, порождая молнии, которые летели во все стороны, и в этом было присутствие болезненного симптома. Он нашел отражение и в публикациях журналистов.

Да останется вечная боль материнского сердца Марии Сергеевны за всех, кто причинял горечь сыну, не понимая его, пытался унизить, за все попытки их посягнуть на имя Василия Макаровича и после смерти "робенка". Как наседка подле порушенного гнезда, таившего тепло ее птенцов, ослепленная горем и желанием сберечь правоту на земле, завещанную людям ее родным "дитенком," останется в живых мать священным напоминанием о том, что все мы смертны. Во всем величии встанет в рост милосердный и великолепный, народный образ матери Шукшина - крестьянки из сибирского села, пророчески угадавшей некогда судьбу своего сына.

Но, видно, достался этот пророческий дар от Марии Сергеевны и ее сыночку, если Василий Макарович однажды написал:

На меня вдруг дохнуло ужасом и смрадом: если я потеряю мать, тогда у меня что-то сдвигается со смыслом жизни.

Или вот еще:

Пусть лучше я раньше умру, чем она. Я не перенесу ее кончины.

И ушел на тот свет прежде матери, как и начертал себе на скрижалях собственной жизни, мистически предугадав заранее завершение своего земного пути.

Вспоминается постоянно еще одна фраза, которую любил повторять Василий Макарович:

- Только на хлебе и картошке вырастают настоящие русские таланты!

Это вечная пища нашего народа, давшего миру Есенина, Гагарина и др. И этот народ на мякине не проведешь. Он зорко отслеживает среди многих земных богатств золотники, что и заставит позже Шукшина, уяснившего эту святую истину с детства, написать следующее: