- Н-да... - Стогов откинулся на спинку дивана, закурил.

Песцов, подперев подбородок, смотрел на свои забрызганные грязью сапоги.

- У одного народа, кажется у немцев, есть хорошая пословица - дороги определяют степень культуры и благосостояния, - сказал Песцов, как бы вспоминая что-то свое...

- Ну что ты хочешь, Матвей! Мы же с тобой, в конце концов, не строители дорог. И финансами мы не распоряжаемся.

- То верно. Но вот на том дальнем участке есть начальник, Редькин Николай Митрофанович.

- Неплохой работник.

- Да, нами не раз отмечен. Каждый год ему отпускают деньги на строительство дороги. Но он ее не строит.

- Почему?

- По двум причинам: во-первых, и это главное, некогда! План надо выполнять, и во-вторых, - без дороги удобнее выполнять этот же план.

- То есть? Не понимаю.

- Сплавлять можно только легкие породы - кедр, пихту, ель... А береза, ясень, дуб тонут. Поэтому их оставляют на корню... Мелочь! А рубят, гоняются только за кедром: он потолще да повыше. Как повалят одну кедровину - сразу кубов десять. Полнормы есть! Такой кедр упадет сам и вокруг десяти березкам да ясеням макушки посшибает. Наплевать! Пусть гниют.

- Но ведь за это штраф платят.

- Правильно! Из государственного кармана берут и кладут в тот же карман. Фокус-покус. А за перевыполнение плана премию дают уже в карман Редькину... И мы его хвалим - передовик! А он оставляет после себя гиблые места, где ни птицы, ни зверя, ни рыбы... Не лес и не порубка, а сплошной залом...

- Это, Матвей, взгляд со стороны. Нам вроде виднее и все проще кажется, легче. А вот посади нас на его место и дай нам его план, мы запоем другим голосом.

- Так в том и беда, что у нас голоса меняются согласно занимаемому месту, выданному заданию, плану и прочая и прочая...

- Да пойми ты, государству важнее получить лес именно сейчас, когда ждут его гигантские стройки... Сейчас, а не завтра, когда будут проложены дороги. В строительстве коммунизма фактор времени стоит на первом месте. А издержки производства неизбежны. Но они окупятся быстротой процесса созидания.

- Раньше об этом говорили проще, - усмехнулся Песцов. - Лес, мол, рубят - щепки летят. Теперь для вас издержки производства окупаются быстротой, так сказать, процесса созидания. Показатели!.. А во что это обходится земле, лесу, людям, наконец? Это нас часто не интересует. Вот что отлично понимает Редькин. Далеко пойдет этот Николай Митрофанович...

- Не знаю, как Редькин, а ты не всегда понимаешь, что мы живет не в безвоздушном пространстве...

- Капиталистическое окружение?.. Пережитки прошлого, так сказать?..

- Не ехидничай! Состязаться мы обязаны... Это не игра, а вопрос нашей жизни.

- Разумеется... Был бы престиж, а всякие издержки - не в счет.

- Это все слова... Делами надо доказывать, Матвей. Теоретизировать всегда легче.

- Конечно... Кстати, ведь вы меня по какому-то иному делу вызвали.

- Да. Волгин слег... Уже неделю не встает. Вот и будем бюро собирать. Кого-то посылать надо в Переваловское. В председатели... Но кого?

- Ясно! - Песцов встал, отошел к окну, заложив руки за спину.

Стогов опять закурил. С минуту молчали.

- Я туда поеду, - сказал наконец Песцов, не оборачиваясь.

Стогов подошел к нему, обнял за плечи.

- Спасибо! Обрадовал старика! Эх, Матвей, люблю я тебя, как сына... несмотря ни на что.

Он отошел, смущенно кашлянул и сел в кресло:

- В моем возрасте поневоле думаешь о том, кто тебя сменит. Не о наследнике на пост, так сказать... А вообще, в большом смысле. Но какой же руководитель будет из того человека, кто сам в колхозе не поработал? Нет, там начало всех начал. Там передовая линия, оттуда и фронт начинается.

- Передовая линия. Фронт. Битва... Зачем эти громкие слова? Люди жить хотят, а мы им все суем борьбу, как на цирковом ковре.

- Хо-хо! - Стогов как-то весело поглядел на Песцова. - Вы, теперешние, не любите громких слов. А для нас, Матвей, это не просто слова, - это годы борьбы, крови, нервов. Это святые слова.

- Да дело-то не в словах...

- Ну ладно, не задирайся. Готовься к бюро - выдвигать будем.

- Пока!

Песцов вышел из райкома, когда уже стемнело. Лил сильный дождь. Но Матвей, не обращая на это никакого внимания, шел домой напрямки, задами, без разбора месил грязь и давил сапогами лужи. "Нет, батенька, не по любви ты меня посылаешь, - думал Песцов. - Хлопотно тебе становится со мной... Вот в чем загвоздка. Да и мне не сладко... Лучше разойтись друзьями, по делу..."

Только теперь Матвей почувствовал сильную усталость; спина ныла, и словно кто-то неприятно оттягивал в стороны лопатки; ноги отяжелели; он постоянно оскользался, нелепо взмахивал руками и, несмотря на дождь, вспотел. Ему хотелось в жарко натопленную комнату, раздеться, шлепать по чистому полу босыми ногами, выпить водки и развалиться на широкой кровати, на прохладных, чистых, с хрустом простынях.

Он подошел к своему дому, нащупал в темноте замочную скважину и открыл дверь.

Пустующие комнаты его холостяцкой квартиры были пугающе неприютны, словно увидел он их впервые: узенькая железная койка, покрытая серым солдатским одеялом, голый диван, ворох газет на полу... У него была скверная привычка - бросать просмотренные газеты на пол и не убирать неделями. Он долго стоял у порога и вдруг остро почувствовал одиночество; и такая тоска подкатила к самому горлу, что дышать трудно стало. Он растворил окно и начал собирать газеты: "Хоть печку затоплю - все веселее с огоньком будет..."

17

Через неделю, июньским погожим утром, Песцов укладывал свой нехитрый багаж в райкомовский "газик". Всего-то было два потертых фибровых чемодана, зеленый охотничий рюкзак да ружье в чехле. На машине можно было добраться только до переправы, а дальше придется ехать километров двадцать по таежной дороге на телеге. Уложив багаж на заднем сиденье, Песцов посмотрел на прикрытые ставнями окна, на опустевшую избу, где он прожил почти три года, и невесело подумал: "Как берлога... Хозяин вылез - и все мертво. Шатуном живу, бродягой".

Он круто повернулся и крикнул шоферу:

- Трогай! Чего ждать!

Шофер нажал на стартер, и "газик" тронулся, набирая скорость. Ветер ворвался в щель под приподнятое смотровое стекло, надул рубахи на Песцове и шофере, сразу сделал их толстыми и горбатыми.

- Смотри, кажется, сам идет, - сказал шофер, кивнув головой в сторону высокого пешехода, идущего навстречу обочиной дороги.

- Ну-ка останови! - приказал Песцов и вылез из машины.

К ним приближался Стогов в расстегнутой белой рубашке, с толстой суковатой палкой в руке.

- Быстро ты уложился, - сказал он, здороваясь. - А я думаю, что за сборами тебя застану. Вот, решил пройтись до твоей хаты. Моционю, брат. Одышка донимает, да и нога расшалилась. Вчера пришел к врачу, он спрашивает: "Что с ногой-то?" - "Да, говорю, наверно, старость подходит". А он посмотрел на меня и выпалил: "Она уже подошла". Вот и пришлось прихватить палку, чтобы от старости отбиваться. - Стогов громко засмеялся.

Песцов скупо улыбнулся.

- М-да, - неопределенно произнес Стогов, и его широкое рыхлое лицо сделалось озабоченным. - Матвей, ну-ка на минутку отойдем! - Он взял Песцова под руку, отвел на несколько шагов от машины. - Жене-то не звонил перед отъездом?

Песцов вскинул голову.

- Зачем?

- Ну... - Стогов неопределенно покрутил ладонью. - Хоть бы развод запросил.

- Запрашивал.

- А что она?

- Говорит, не время, - Песцов невесело усмехнулся. - Диссертацию готовится защищать... Потерпи, говорит, до осени.

- Ты вот что, Матвей, примешь там дела и до уборочной махни-ка недели на две в город, а? Может быть, и столкуетесь с ней... Сойдетесь. Мой шофер подбросит тебя от переправы до станции... Только позвони.

- Зачем вам это нужно? - Песцов печально глядел на Стогова.