- Мое дело маленькое, - равнодушно отозвался тракторист. - Вон начальство велит перекрестным сеять этот загон. - Паренек кивнул в сторону Селиной.

- Ах, вот оно что? Теорию, значит, применяем? - Волгин подошел к агроному. - А это вы соображаете, товарищ теоретик, что одного горючего на таком клочке больше сожжешь, чем земля уродит? А! Или как? Об этом в книжке не записано? Сеять на клину рядовым! - повернувшись к трактористу, приказал Волгин. - А вы, товарищ ученый, заплатите за весь перерасход горючего из своего кармана.

Волгин резко хлопнул дверцей и покатил дальше. Тракторист с улыбкой посмотрел на Селину:

- Как же будем сеять, товарищ агроном?

- Как хотите, так и сейте. - Надя тихо пошла к селу. Тоненькая потрепанная планшетка сиротливо свешивалась с ее узенького плечика и плавно покачивалась.

- Что вы, Надежда Александровна? Надежда Александровна, подождите! кричал ей вслед оторопевший тракторист.

А она все шла, не оборачиваясь, низко опустив голову. Постепенно навертывались слезы. Она глотала их и потихоньку всхлипывала. Ей вспомнились многочисленные обиды от председателя, настороженные, подозрительные взгляды правленцев и всегда ожидающие лица колхозников: "Ну, что-то скажет наша научная поддержка?"

"Они ждут от меня действия, а я - бесправная... Бесправная я..."

Подходя к ферме, Надя услышала шум голосов. Привычка человека, разрешающего частые споры, повела ее подсознательно к тому месту, где шумели и спорили колхозники, окружив что-то лежащее на земле.

- Кто разрешил забивать корову на ферме? - кричал Семаков на Марфу Волгину.

- Что ты на меня кричишь? - тихо отвечала она. - Председатель приказал, с ним и говори.

- "Председатель приказал!" - не унимался Семаков. - А ты чем думаешь? Что тебе ферма - бойня, что ли?

Надя подошла вплотную и увидела зарезанную корову. Над ней стоял толстый незнакомый человек в кожаной куртке и растерянно смотрел на колхозников.

- О чем шумите? - глухо спрашивал он. - Ведь корова-то продана.

- Где председатель? - спросил Семаков.

- Кажись, в магазине, - ответил Лубников. - Стало быть, магарыч пропивает.

- А, черт! - Семаков размашисто побежал к магазину.

Через несколько минут у магазина образовалась другая толпа. Надя подошла в самый разгар ругани. Волгин стоял на крыльце магазина раскрасневшийся, в распахнутом пиджаке. Одной рукой он держался за перила, другой, сжатой в кулак, размахивал в воздухе и кричал:

- Это они, демократы, колхоз разваливают! Как собаки, только не на сене... Сами жрут, а другим не дают. Вот он, цепной кобель! - указывал он рукой на Семакова. - Я знаю, чего ему надо... Он до наших умственных мозгов добирается!.. На место мое хочет сесть? У, иуда, убью!

Несколько человек взяли Волгина под руки и повели домой.

- До чего добирается! - кричал, упираясь, Волгин. - До моих умственных мозгов... А вот этого он не хочет? - он пытался выкинуть рукой этакую замысловатую дулю, но его крепко держали за локоть и уводили все дальше и дальше.

В тот же вечер Семаков написал обстоятельное донесение Стогову, не преминув отметить, что все эти нарушения были допущены в его отсутствие по причине болезни жены.

16

Стогов знал эту слабость Волгина - раза два в году загуливать и чудить. Но это были скорее выходки скомороха, чем злостного нарушителя. К тому же после них Волгин надолго затихал. "Не было криминала и на этот раз. Продажа поросят - штука вынужденная, - думал Стогов. - Всему виной эта ранняя кукуруза. И меня черт попутал, увлекся я. Да еще приказывал в пойме сеять, на лучших землях. А там и сыро и холодно... То-то и оно, крепки мы задним умом. Так ведь и мне приказывали! Авторитеты нашлись, утверждали, ранний сев - открытие! Передовая точка зрения... А там соревнуйся, жми кто скорее оправдает ее. Так что если и была ошибка, так не моя, а наша".

По этой причине Стогову и не хотелось судить строго Волгина - вызывать на бюро и отматывать ему на полную катушку. Потом мог и скандал выйти на бюро. Песцов-то был против ранней кукурузы. Так что лучше не затрагивать этот вопрос. Пускай там на месте решают.

Стогов позвонил в "Таежный пахарь" и сказал Семакову:

- Соберите партсобрание и продрайте Волгина... с песочком. Но объявлять не больше выговора... Понял?

- Не могу, Василий Петрович. Он трое суток пластом лежит. И неизвестно, когда встанет.

- Что с ним?

- Да то же самое. Опять почки.

- Тогда другое дело... Придется председателя вам подбирать.

- Есть! Когда прикажете кандидатуру высылать?

- Да ты меня не так понял... Мы сами подберем вам кого следует.

- Понятно, - сказал упавшим голосом Семаков.

- Вот так, - Стогов положил трубку.

"Сам метит в председатели, сам, - подумал Стогов. - Но с таким ноне далеко не ускачешь".

Давно уж Стогов подумывал о том, кого послать председателем, если Волгин свалится. И всегда останавливался на Песцове. Его, и только его по всем признакам. У него и образование подходящее, и с людьми поработал три года уж в райкоме. И сам когда-то просился в председатели - затем и приехал из города. А главное, главное... не тот он человек для райкома. Он и не глуп... И продвинуться успел до второго секретаря... И все-таки не тот.

Нельзя сказать, чтобы Стогов относился к нему с предубеждением... наоборот, он его и в райкоме оставил, и поддерживал, и продвигал. Но единомышленника из него так и не сделал. Не из того теста он, что ли, затворен? Или просто не дозрел, не дошел, так сказать, до стиля.

Находясь с ним, Стогов часто испытывал какое-то странное беспокойство как будто этот зрелый муж того и гляди оглушит тебя четырехпалым свистом. Не было в нем надежной ровности успокоившегося человека, которая необходима для партийного работника. Это не та успокоенность, что присуща инертным людям, - нет, это спокойствие приходит от уверенности в себе, от зрелости, от убежденности в правоте своего и нашего дела. Вот чего Песцову не хватает! Он мечется, он рыскает. И в этом смысле он не надежен. Пусть дозревает на низовой работе.

Но как ему это предложить, чтобы он не обиделся? Как убедить его, что надо идти в колхоз?.. Задача.

- Маша, как только появится Матвей Ильич, сразу посылай его ко мне, наказал Стогов секретарше.

Песцов появился в райкоме к вечеру - небритый, запыленный, в забрызганных грязью резиновых сапогах ввалился он в кабинет Стогова и сразу на диван:

- Что у вас за пожар? Вы уж и передохнуть не даете. Полтораста километров отмахал: и на машине, и на лодке, и на тракторе, и верхом, и пешком... Легче на край света съездить, чем в наш леспромхоз.

Песцов трое суток ездил по дальним участкам леспромхоза и досрочно был отозван Стоговым.

- Да вот соскучились по тебе... - ответил Стогов. - Бюро хотим собирать.

- По какому вопросу?

- Сенокос начался. Но об этом после. Как наши лесорубы?

- Все так же... И лес калечат, и людей мучают.

- Ты опять за свое?

- Это уж, извините, не мое, а наше... Расследовал я один печальный случай. По весне жена умерла у кузнеца на "Горном". И обвиняли фельдшера. А фельдшер тут ни при чем.

- Кто же виноват?

- Мы с вами, Василий Петрович.

- Любопытно! - Стогов встал из-за стола, подсел к Песцову на диван. Не часто приходится слышать, как тебя обвиняют в смерти. Ну, ну?!

- Аппендицитом заболела... Вроде и болезнь пустяковая... Везти на операцию - дороги нет. А река вскрылась. Трактор послали... Уложили на волокушу больную да фельдшера. Сквозь тайгу день и ночь - сутки прочь... А на вторые сутки она и скончалась на этой самой волокуше. Так при чем же здесь фельдшер?.. Девчонка двадцати трех лет! Это мы виноваты. Дороги до сих пор не построили. А люди живут там уже десять лет!

- Да, Матвей! Временная трудность, - вздохнул Стогов.

- Для нас с вами, Василий Петрович, временная трудность. А для кузнеца какая же она временная?