- Но, Игнат, хуже будет, коли захолонет кукуруза... не взойдет. Придется семена покупать да подсевать в июне.

- Э-э, брат! Это не страшно. Еще бабушка надвое сказала: захолонет или нет. Коли не захолонет, так все хорошо. А уж коли захолонет... Тогда я и развернусь. Стогов-то молчать будет - сам ведь приказывал сеять пораньше. А я поросят продам. И семян куплю и вам аванс выдам. А там, может быть, и коров бракованных пущу в оборот. Вот и отдушина будет к сенокосу да к уборочной. Видишь, как все оборачивается. Так что давай сеять, Егор. Не упрямься! Ведь все равно же заставят...

Егор Иванович покачал головой.

- Ах ты, ягода-малина! Ну ты и Аполеон...

- А что делать? Нужда заставит волком выть.

Егор Иванович налил по стакану:

- Давай еще ополоснем мозги-то. Авось и придумаем что путное.

Выпили. Егор Иванович долго ковырял вилкой капусту. Волгин курил, глядя в окно.

- Вот что, Игнат, - сказал наконец Егор Иванович. - Ты, наверное, и прав, но сделать по-твоему не могу.

Волгин круто подался к Егору Ивановичу, тот остановил его ладонью:

- Обожди! Я тоже не дурак... Меня ведь и заставить можно, понимаю. Но зачем разваливать то, что мы начали осенью? Так?

- Ну, так.

- Вот потому я и не стану сеять по холоду на своем поле. Пойми, не столько сам боюсь опозориться, как дело нужное боюсь провалить. И без того, чтобы не сеять, сейчас тоже нельзя. Ладно! Я тебе даю один трактор и Степана. Пусть сеет кукурузу там на общей земле, в пойме. А в конце мая освободится - опять ко мне перейдет. Я успею отсеяться... Две смены организую, а надо будет - и три.

- Вот это правильно, - облегченно вздохнул Волгин. - За тобой и Еськов и Черноземов сдвинутся. За это и выпить можно.

- Но захолонет у тебя кукуруза.

- Не захолонет! Важно линию держать. А там посмотрим. Давай еще по одной и - песню!

Егор Иванович налил.

- Эх, Егор, Егор! И до чего ж у меня тяжелая жизнь наступила, - прямо как в тиски я зажатый. И все-то у меня расписано, все расплантовано. Хочешь не хочешь, а делай. И всем угодить надо. А как? Продать - не смей. Купить - опять не смей. Сей то-то, тогда-то... Тут поневоле запьешь.

- А ты мужиков выводи на самостоятельность. Тверже будет. Одного тебя и на убыток подбить сподручнее. А с миром, с обществом труднее справиться.

- Какое в нашем колхозе общество?! Чего им с трибуны крикнешь - за то и проголосуют.

- Все потому, что выгоды своей не чуют. Им что орел, что решка... Понял?

- Понял... чем мужик бабу донял. Поехали!

Выпили. Волгин облокотился на стол, набычился, мрачно втянул в себя воздух и запел хрипловатым, но сильным баритоном:

Эх-да, вспомним, бра-а-а-тцы, мы куба-анцы,

Как ходи-и-или на врага.

Егор Иванович подхватил дребезжащим фальцетом, высоко вскинув голову и закрыв, как бы от удовольствия, глаза:

Эх-да, с нами му-у-узыка игра-а-ет,

Бараба-а-а-ны громко бьют.

15

Как и предполагал Егор Иванович, ранняя кукуруза, посеянная в пойме в холодную сырую землю, захолонула. Не взошла она в мае. Целый месяц расхаживали по этим посевам важные, горластые грачи. Толковая птица этот грач: у хорошего хозяина червей выбирает, а у плохого - зерно. Поторопился посеять - заклекло зерно в холодной почве, залежалось, разбутило... Тут как тут и грачи слетаются. Кр-ак! Непорядок! И квадратно-гнездовой метод освоили; идет прямехонько, солидно покачиваясь и голову - чуть набочок... Не грач - инспектор! Отмеряет десять шагов, на одиннадцатом остановится, долбанет в гнездо - есть. Вынет зерно, склюет - шагнет дальше... И когда в июне появились тощие изреженные всходы, стало ясно: надо подсев делать.

Семаков вдруг прихворнул, потом отправил жену в больницу - давнюю женскую болезнь лечить, сам остался с ребятней и не выходил на работу. А Волгин запил.

В такие минуты в нем просыпалась прежняя решительность и власть удалого добытчика. Он разведал рыночные цены на поросят и приказал Сеньке-шоферу настроить "газик".

- Сам продавать буду! В объезд, в обход... через тайгу! Чтоб не "газик", а танк был... Понял?

- Самортизируем, Игнат Павлович! - сказал Сенька-шофер. - Под дифер лягу, а вас провезу.

И шофер целые сутки экипировал свой побитый на немыслимых таежных дорогах старый "газик": наматывал цепи на колеса, собирал топоры, пилы, лопаты, ломы, - как будто саперный взвод готовил в наступление.

- Игнат Павлович, счет от продажи поросят нужно бы через банк оформлять и закупку семян тоже, - робко намекнул Волгину колхозный счетовод Филька однорукий. - А то члены правления на вас и так, не тово... Знаете, от греха подальше...

- Да что ты, шептунов боишься? Пока мы с тобой счета будем оформлять сенокос начнется. Покупать буду у частников. Кто же из них согласится с твоим банком возиться?

- Ну, как знаете. Я только вам напоминаю.

Всю неделю разъезжал Волгин на "газике" с поросятами в кошелках. И за деньги продавал и на кукурузу обменивал и на овес - по весу, без всяких счетов и расписок - на совесть, как говорится. Семян много требовалось две сотни гектаров погибло... не шутка! Подсевали и кукурузой, и овсом, чем бог пошлет.

Возвращался Волгин в колхоз поздно вечером с лицом, напоминавшим по цвету столовую свеклу. В правлении он, тяжело ворочая языком, говорил Фильке однорукому, сколько килограммов живого веса нужно списать со свинофермы и сколько центнеров семян следует оприходовать. Утром его видели в колхозе недолго и всегда хмурым. В такие минуты ему был сам черт не брат; он любил появляться в людных местах и поносить на чем свет стоит своих "демократов", как называл он правленцев. Натерпевшись от них за долгие месяцы тихой "тверезой" жизни, Волгин рыкал теперь, как медведь, которого выгнали из теплой берлоги.

Однажды в такое хмурое хмельное утро, проходя мимо конного двора, он заметил группу девчат и Селину среди них. Они стояли у запряженной подводы и громко смеялись, слушая шутки Лубникова, запрягавшего для них вторую лошадь. Тот был в новой клетчатой рубахе с распахнутым воротом, с засученными рукавами; юлой вертелся вокруг девчат, хлопал по крупу лошадь, сыпал шутками, прибаутками. "Молодится перед девками, старый хрен", подумал Волгин. Девчата стояли спиной к Волгину и не замечали его. Председатель остановился.

- Что, не хочешь? - Лубников толкал в оглобли упиравшегося гнедого мерина. - Я его, девки, председателем зову, потому как норов у него такой, как у Игната Палыча. Ведь скотина, а соображает. Чует, что пробежка туда-сюда голодная, вот и упирается. А как в район ехать, сам в оглобли идет. Знает, что там овсом потчевать станут.

- Чего собрались? Ай делов нет? - внезапно окликнул их Волгин.

Лубников крякнул в кулак и засуетился вокруг лошади, девчата умолкли.

- На прополку собираемся... В пойму, на кукурузу, - сказала Надя.

- Пешком дойдете... невелики господа. Или, может, вашей особе лень приспичила? Одышка донимает? - ехидно спрашивал он Надю.

- Туда пять километров, - ответила Надя.

- Спать поменьше надо! - рявкнул Волгин. - Иль перенедужили? Надломились, бедные? Чего ж молчите?

- Это кто же нашей графине две подводы отвалил? Ты, что ли, конский кавалер? - обернулся он к Лубникову.

- Дак порядок был заведен такой...

- Порядок! А вот тебя ради порядку в оглобли запрячь да десять верст прогнать бы, бездельника... Перед девками расщедрился?! Ишь рукава-то засучил!.. Ты бы ишшо штаны задрал на радостях да рысцой впереди девок пробежался бы. Чего рот разинул? Распрягай сейчас же лошадей...

Волгин заметил стоявшего возле коновязи еще одного члена правления пчеловода и налогового агента Ивана Бутусова - и направился к нему. Тот отвязывал свою заседланную лошадь.

- Ты тоже полоть собрался, казачок? - спросил он еще издали Бутусова. Или ты не полешь и не колешь, а только рублики сшибаешь? Куда ж это ты скакать хочешь? Иль сладенького захотел? За медком летит пчела?