— Как бы я хотела остаться дома! Как мне не хочется ехать с мамой!

— А когда-то ты так любила бывать в Обронном, — улыбнулась Стефа.

— Ах, когда это было!

В ее глазах была мечтательность и грусть. Закончив свой туалет, пани Идалия приказала запрягать коней в ландо. Вскоре к ней в дверь постучался Яцентий:

— Пани баронесса, конюх говорит, что можно ехать только гнедыми или караковыми.

— Но я приказала запрячь каурых, — подчеркнула пани Идалия.

— Конюх говорит, что каурых нет.

— Куда же они подевались?!

— Пан практикант на них поехал в город.

Пани Идалия повернулась к Яцентию и воззрилась на него прищуренными глазами:

— Пан Пронтницкий? Каурой четверкой, в город?

— Конюх так говорит.

— Управитель знал, что я сегодня еду. Как он мог дать каурых?

— Пан практикант сказал, что ваша милость поедет гнедыми.

— Быть такого не может! Пришлите сюда Бенедикта. Яцентий вышел. Пани Идалия вскочила, нервно теребя перчатки.

— Неслыханно! Я прошу коней, а мне отвечают, что коней нет! Слишком много он себе позволяет, Вальди его распустил. Неслыханно!

Тем временем у конюшни собрался «военный совет». Яцентий, Бенедикт и несколько молодых конюхов стояли с озабоченными физиономиями. Искали управителя, но Клеч уехал в поля.

Ничего не поделаешь, пришлось идти в особняк без него.

Когда Бенедикт и Яцентий вошли в ворота, конюх окаменел от страха: лакей прогуливал вокруг газона каурого верхового из Глембовичей. Приехал майорат…

— Ну то-то и оно! — вздохнул Бенедикт. — Пан Вальдемар и так вечно нежданно приезжает, но уж сегодня он подгадал, так подгадал!

Тетку Вальдемар застал крайне разгневанной и удивленно спросил:

— Что случилось?

— Я вижу, твой протеже тут значит больше, чем я! Кто бы знал!

Вальдемар спокойно слушал ее, прохаживаясь по комнате. Когда она закончила, майорат фыркнул:

— Мой протеже! Тетя, кто ему не протежировал здесь, так это я.

— И ты еще смеешься! Бесчувственный!

— Наоборот, я весьма удручен.

— Ах, как ты мил… — язвительно бросала баронесса.

— Тетя, вы оба сделали мне сегодня огромное одолжение: вы — тем, что собирались ехать, а он — тем, что уехал.

— Не понимаю…

— Тетушка, вне всякого сомнения, он много на себя берет, но это ваша вина, не моя.

— Ничего не понимаю!

— Тетя, вы замечаете, как он крутится вокруг Люции?

— Ты уходишь в сторону.

— Совсем наоборот, я приближаюсь к главному. Итак, вы замечаете?

— Дорогой мой, они слегка флиртуют. Что в том страшного?

— Думаю, Люци такой флирт вовсе не нужен, — сказал Вальдемар холодно.

— Наоборот. Ей уже шестнадцать, девушке в этом возрасте пора приобрести некоторый опыт.

— Пусть так. Ну, а если она влюбится?

— Ну и что? В конце концов, в Пронтницкого можно даже влюбиться.

Вальдемар смотрел на нее, не веря собственным ушам:

— Позвольте, тетя! Что значит «можно даже»?

— Думаю, ты понимаешь.

— Увы, нет.

— Господи! — взорвалась пани Идалия. — Это так просто! Будь Пронтницкий человеком нашего круга, но неподходящей партией, я совершенно иначе смотрела бы на все, но что плохого в том, что Люци немного пофлиртует с человеком, стоящим ниже ее на общественной лестнице? Пусть даже влюбится…

— Ах, значит, им можно даже влюбиться… — иронически усмехнулся майорат. — Может, им можно и обвенчаться?

— Вальди, что ты говоришь?

— Я только спрашиваю. Итак, ему можно с ней флиртовать, а ей можно в него влюбиться. Вы, тетя, ничуть не против, и он это видит. Тогда чего же вы злитесь? Преисполненный самых лучших чувств, он взял каурых, а вам оставил гнедых — наверняка решил, что будущая теща простит ему такую мелочь.

— Что ты говоришь?!

— Правду.

— Неужели?..

— Вот именно, — сказал Вальдемар, глядя, как бледнеет пани Идалия.

— Он посмел мечтать о Люции?!

— А почему бы и нет? — усмехнулся Вальдемар. — Он человек весьма отважный.

— Это невозможно! Да нет, что ты! Это верх нахальства!

— Тетя! Он видел, что вы не против, так чего же от него требовать? Смело можно сказать: «Veni, vidi, vici!»[29]

— Вальди, откуда ты все знаешь? — недоверчиво спросила баронесса.

— От дедушки. Он больший знаток природы человеческой, нежели вы, тетя. Впрочем, я и сам видел достаточно.

Вальдемар расхаживал по комнате. Одна мысль не давала ему покоя: будь Пронтницкий другим человеком, порядочным, он и тогда, даже люби он Люцию по-настоящему, не смог бы получить ее руки, потому что принадлежал к «низшему» классу…

— Что за варварские предрассудки! — говорил он себе. — Выходит, Эльзоновская уже в силу того, что она Эльзоновская, не может стать какой-то там Пронтницкой. Дикость… Но будь Пронтницкий другим человеком, здесь никогда не появилась бы Стефа… И она тоже — «не того круга»… Проклятье!

Баронесса наконец справилась с собой:

— Вальди, почему ты только что говорил, что мы, я и Пронтницкий, оказали тебе некую услугу?

— Потому что я искал случая от него отделаться.

— Ага, и этот случай тебе подвернулся… Значит, ты еще раньше…

— Ну, конечно. Не думаете же вы, тетя, что я зол на него лишь из-за сегодняшней его выходки? Или вы хотите, чтобы он оставался и далее?

— После всего, что я узнала, — спаси Господи! Но ведь ты не можешь просто взять да и указать ему на дверь?

— Я найду способ совершенно недвусмысленно дать ему понять, что он здесь не ко двору.

Вошел Яцентий и сказал, что Бенедикт явился. Пани Идалия сказала Вальдемару по-французски:

— Я хотела, чтобы он объяснил, почему отдал коней. Но теперь оставляю его тебе.

Вальдемар пожал плечами:

— Виноват не Бенедикт, а управитель. Я бы вам, тетя, посоветовал преспокойно ехать в Обронное и выкинуть все из головы. — Не дожидаясь ее ответа, он повернулся к камердинеру: — Прикажи Бенедикту запрягать караковых, — когда Яцентий вышел, Вальдемар спросил: — С вами едет только Люция?

— Нет, еще и Рудецкая.

Губы Вальдемара гневно покривились:

— Тетя, вы могли бы называть ее не столь официально…

Баронесса осуждающе взглянула на него и хотела что-то ответить, но Вальдемар быстро поклонился:

— Я пойду распоряжусь, чтобы подавали…

XIV

Прогуливаясь по парку, Вальдемар Михоровский остановился над водой. Внезапно горячий солнечный лучик сверкнул сквозь зеленое переплетение ветвей.

— Странный лучик! Кольнул, как иглой. Будь я суевернее… Боже, что за ерунда!

И пошел дальше, удивляясь, что не может собраться с мыслями — случайный солнечный промельк взволновал его:

— Что означает это знамение и почему я так стараюсь его истолковать? Солнечный лучик…

Перед мысленным взором его мелькнули Стефа и рядом с ней Пронтницкий. Пожав плечами, он проговорил, смеясь:

— Ну и дурак же я! Солнечный лучик? Значит, нужно взять да согреться.

Потом он глянул в сторону озера:

— Вот хотя бы эти ласточки — порхают и стараются захватить на крылья столько радуги, сколько смогут. А ведь совершенно неразумны! Вот так и следует пользоваться жизнью — не упустить ни одного солнечного лучика, без колебания завладеть каждой радугой.

За озером, на дороге, обрамленной высокими стенами спелой пшеницы, он разглядел головы и спины коней, верхнюю часть желтой «американки». В ней сидели двое, темными силуэтами рисовавшиеся на фоне золотой нивы.

Вальдемар весело рассмеялся:

— Еще один, освещенный солнцем!

Ужин проходил в молчании, пан Мачей был апатичен, Вальдемар холоден, Пронтницкий — неспокоен.

Эдмунд никак не рассчитывал застать здесь майората. Еще больше он смешался, увидев, что дамы уехали. При пани Эльзоновской и Люции он чувствовал себя не в пример свободнее. Еще только войдя в столовую, он заметил, как скованно держатся оба Михоровских, и решил притвориться, будто ничего не замечает. Он начал было с деланной веселостью вспоминать о своей учебе в сельскохозяйственной школе, представляя в лицах соучеников. Заметив, что это производит мало впечатления на обоих Михоровских, стал обращаться главным образом к пану Ксаверию. Понизив голос, он спросил: