— Цель вижу, — через несколько минут Локтюхин.

— Взлетают, командир! — почти одновременно Засула.

Впереди, в море, в окружении черных точек, — два четких пунктирных штриха. Справа, над береговой полосой, — несколько желто-оранжевых пылевых вихрей…

С этой минуты все действия летчика обретают особенную быстроту и четкость.

— Штурман, курс на цель!

Еле заметным движением рук и ног Жестков ставит самолет на расчетный режим. Оглядывается на ведомых — Синицын и Ольховой точно повторяют маневр. Стрелки молчат — истребителей пока нет. Заходят со стороны солнца?

— На боевом, командир!

Теперь что бы там ни было — ни одна стрелка приборов не шелохнется. Это имеет в виду Локтюхин, когда говорит о своем командире — железо.

Первыми открывают огонь зенитки: в чистой голубизне неба повисают грязные комья, взвиваются дымные шнуры «эрликонов». Силуэты транспортов растут с каждой секундой. Вот уже различаются палубные надстройки, вспышки орудий… Машина вздрагивает от близкого разрыва. Стрелки приборов как бы настораживаются, но прочно остаются на месте.

— Повреждена правая консоль, — деловито-спокойный доклад Засулы.

— Торпеда сброшена, командир! — голос штурмана. С ноткой извинения — за секундную задержку доклада.

Резкий маневр облегченной машины, сектор обзора — стрелкам.

— Ведомые?

— Сбросили, командир! Все парашюты раскрылись! Больше маневров не надо: противник перенес огонь на торпеды. Уж лучше бил бы, как бил.

— Зажгли один парашют…

— Следить за остальными!

Остальные две торпеды, несмотря на интенсивный огонь, достигают воды, отцепляются от парашютов, начинают циркулировать…

— Взрыв! — наконец-то Засуле изменяет его спокойствие. — Цель, командир!

Доворот самолета. Видно: взрывом одной из торпед разнесло сторожевой катер.

— Еще один!

Транспорт-трехтысячник. У него оторвало корму, над накренившейся палубой поднимается черный столб дыма…

Несколько вылетов. Всех не опишешь. Всего их за годы войны было совершено Александром Жестковым более двухсот. И таких, как описаны здесь. И труднее. И легче. Хоть в общем-то легких их не бывает. И если экипаж возвращается на аэродром, не сбросив бомбы или торпеду по цели, так это еще тяжелей. Какие бы ни были к тому причины. Тем более для такого летчика, как Жестков. Тяжелее, чем самый ожесточенный воздушный бой, чем прорыв сквозь любой многослойный огонь зениток.

Впрочем, у Жесткова таких случаев было немного. И лучшим свидетельством этому служат те двадцать пять символических силуэтов на фюзеляже его боевой машины, реальные прототипы которых ржавеют на черноморском дне. И шесть звездочек. И не нашедшие выражения в символах десятки разбитых и сожженных самолетов на вражеских аэродромах, десятки танков, орудий, автомашин на полях и дорогах, многие сотни потопленных в море и уничтоженных на земле офицеров и солдат бесчеловечного гитлеровского рейха…

Скромный смоленский паренек с непослушным зачесом и жестковато-упрямым взглядом…

5 ноября 1944 года морскому летчику старшему лейтенанту Жесткову Александру Ивановичу Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Героя Советского Союза.

Стрелок-радист Андрей Засула

До сих пор он перед глазами, как наяву, — парень высокий, но не старающийся быть видным, с всегдашней своей как бы за рост извиняющейся улыбкой. Любил книги и песни, храбрых и верных людей. Больше всего — своего командира, бесстрашного Сашу Жесткова. Не просто любил — обожал. Что еще? Был комсомольским секретарем эскадрильи, обучал молодых радистов, помогал им войти в боевую жизнь. Часто прямо с занятий бежал к самолету. И лишь тогда забывал про свою улыбку, будто оставлял ее на земле…

Тяжелая на войне у стрелков работа. Наши телохранители — говорят о них летчики, штурманы. Не шутя говорят.

Стрелок-радист и воздушный стрелок занимают посты в хвосте самолета: первый вверху, у турели с крупнокалиберным пулеметом, второй — возле нижнего люка со ШКАСом. Летчик и штурман им не видны. Если нет бомб — впереди глухая пустота фюзеляжа, нижний край бронеспинки, что прикрывает сиденье летчика. Сам летчик по грудь наверху, в своей кабине из плексигласа. Штурман и вовсе — в самом носу, в прозрачном решетчатом конусе, как в клетке повиснув над морем ли, над землей.

Летчик ведет боевую машину, штурман счисляет путь. Оба в любой момент знают местонахождение самолета, решают, какой предпринять маневр. А стрелки? Вот самолет пошел вниз, чуть не камнем. Что это? Противозенитный маневр или…

В общем, одно дело — сам едешь, другое — тебя везут. Поле зрения стрелков — задняя полусфера. То есть полнеба, во всю необъятную ширь. За полнеба и отвечают. Жизнью. Да если бы только своей.

"Мессеры", «фоккеры» со стороны солнца заходят, пикируют сверху почти отвесно, разделяются поодиночке, на группы — одни отвлекают, другие подкрадываются из-за угла. Хоть, понятно, углов полусфера и не имеет. Но так доходчивей молодым объяснять.

Молодые стрелки уважают Засулу. Засула — севастополец, летал с Херсонесского маяка. Участник обороны Керчи, Новороссийска. Ходил на удары по скоплениям войск, по аэродромам, железнодорожным узлам. Силен тогда немец был в воздухе, не то, что сейчас. Впрочем, значение это имеет только в большом масштабе. А на один самолет их и теперь хватает. Тут как кому повезет. Бывает, навалятся, еще и злее…

Засуле есть что вспомнить, когда понадобится пример.

В один из февральских дней сорок второго эскадрилье поставили задачу уничтожить колонну противника на Керченском полуострове. Тяжелые шли там бои. Комэск Беляев предупредил заранее — встречи с «мессерами» не миновать. Как следует, проверили пулеметы, ленты, подтащили поближе весь боезапас.

И вот машина на старте.

Экипаж лейтенанта Жесткова, в котором воюет Засула, уходит в воздух одним из первых. Сверху видно, как, вздымая за хвостами снежную пыль, одна за другой выруливают и взлетают остальные машины.

Все девять бомбардировщиков в сборе. Спустя двадцать минут к ним пристраивается шестерка истребителей прикрытия. С ними лететь веселее. Под крылом проплывают поля Кубани, Керченский пролив. Видно, как по дорогам движутся к передовой танки, артиллерия, обозы. Потом они пропадают — близко передовая. Стрелки на всех машинах вращают башнями, просматривают воздух. И вот со стороны Азовского моря появляются два «мессера». Летят на предельно малой высоте. Приближаются. Несколько красных ракет оповещают "Строй, внимание!"

"Ишачки" зигзагами барражируют вокруг бомбардировщиков. Гитлеровцы не атакуют. Идут неотступно за группой.

Нашим ястребкам это надоедает, четверо из них круто разворачиваются. Враг благоразумно удирает…

Линия фронта с беспорядочным огнем зениток остается позади. Скоро цель. Где-то по дороге Судак — Феодосия движется к фронту колонна вражеских танков.

— Цель слева! — докладывает штурман. — Видишь, командир?

— Вижу, штурман. Андрей, передай ведущему.

Комэск проходит мимо, будто не заметив: колонна ползет в лощине, между лесистых гор. Лучше подождать, когда она вытянется на равнину.

Над Крымскими горами группа разворачивается и тоже перестраивается в колонну. На высоте шестьсот метров выходит на цель — гитлеровцы уже в долине. Между самолетами вспыхивают светлячки, протягиваются дымные шнуры — бьют скорострельные пушки, «эрликоны».

Отделяются бомбы от головного самолета — их сбросил штурман эскадрильи Иван Васильевич Егельский. Следом, эстафетой, — от всех остальных. Дорога обсаживается желто-серыми кустами, вверх взлетают обломки, какие-то тряпки, в кюветы откатываются, как с ложками котелки, башни танков с орудиями. Воздушные стрелки поливают из пулеметов разбегающихся от дороги немцев…

Группа поднимается над горами, чтобы вновь перестроиться в «походную» девятку. Позади — туча пыли, пронизанная черными столбами дымов.

И тут появляются «мессеры».