Голуби преодолели страх перед ущельем проспекта, они снова были на противоположной стороне. Васко перестал следить за их дерзким полетом и увидал их снова, когда начал опускать жалюзи. Медленно, осторожно. Чтобы Барбара ни о чем не догадалась.

Так же, как ни о чем не догадывались тюремщики в Ангре. И даже заключенные из соседних корпусов.

Иногда напряженное ожидание чего-то словно разливалось в воздухе, слышался далекий звук, он дрожал, затихал, усиливался, становился отчетливым, предчувствия теснили грудь, пугали запахи, неплотно прикрытая дверь, которая почему-то начинала скрипеть, настороженные взгляды товарищей, которые словно боялись выдать опасную тайну, и вдруг мы замечали, что на склоне горы Бразил земля стала красной, возможно, мы просто не обращали раньше на это внимания и принимали теперь отблеск солнечных лучей за пожар в селении - словом, нами овладевала вдруг тревога, и мы сами не понимали почему.

Итак, за протянутым от стены до стены занавесом мы оборудовали сцену. Поскольку не удалось раздобыть прочной веревки, мы связали брючные ремни шнурками от ботинок и оказавшимися под рукой обрывками шпагата: получился канат, достаточно прочный, чтобы выдержать тяжесть одеял и простынь, отгораживающих сцену от остального помещения. Это была первая из многочисленных трудностей, которые мы преодолели в те волнующие дни, призвав на помощь все свое воображение, изобретательность, смекалку; смонтировать сцену, повесить занавес, поставить декорации, а потом все это разобрать надо было между восемью и десятью часами - и так, чтобы охранники не заметили суматохи и отсутствия на койках одеял и простыней. Когда раздвинули занавес, тусклый свет с потолка словно сковал его ужасом, по камере побежали зловещие тени, всех охватило тревожное предчувствие, которое одинаково могло разрешиться трагедией и радостным облегчением. Лица заключенных стали серьезными. Приоткрыв створку окна, Шико Моура осторожно наблюдал за тем, что происходит во дворе, в камеру проникла вечерняя прохлада, а почему вдруг заскрипели ступеньки?

Сцену мы собирались соорудить следующим образом: во-первых, сдвинуть столы, чтобы получились подмостки, затем по бокам поставить три старые казарменные скамейки, отгородив таким образом их от зрительного зала. Но как обойтись без молотка и гвоздей, Мануэл Бенто, столяр из Торрес Новас? У тебя их не было, вообще не было никаких инструментов, да ты и не стал бы ими пользоваться, чтобы не привлечь внимания тюремщиков. Они тоже прислушивались к скрипу ступенек, к любому шуму, любому подозрительному шороху, боясь побега или мятежа, поэтому они нацеливали в головы заключенных ружья ("Через пять минут с вами будет покончено), поэтому бегали их глаза и были скованы движения. Мы привязали скамейки импровизированным канатом - сцена и в самом деле получилась как настоящая, смастерили занавес, блоки для поднятия декораций, задник, к которому английскими булавками прикрепили разноцветную бумагу, жаль только, краски не светились; самодельные механизмы с каждым днем работали все лучше, конечно, суровые нитки и иголки из коробок для шитья нам очень пригодились, как и ловкие руки Мануэла Бенто; и когда однажды вечером Васко нарисовал на одной из кулис огненно-красные языки пламени, многим почудилось, что от них летят искры, и мы даже забеспокоились, не загорелись ли одеяла от свечи. В глубине сцены висели более темные солдатские одеяла, мы приберегли их для задника, потому что на них были яркие полосы, и Васко расположил их в определенной цветовой гамме. Тряпки, бумажные ленты тоже пошли на декорации: мы сделали ворота с решеткой во всю длину улицы, цех - кто-то уверял даже, будто слышит жужжание приводных ремней; тебе хотелось, Шико Моура, чтобы управляющий был с усами и в цилиндре, не знаю, откуда ты взял, что он должен быть непременно таким, и упорно цеплялся за свою идею, только не ссорься больше по этому поводу с Ренато; в кабинете хозяина фабрики работали вентиляторы, от проникающего в щели ветерка они будто действительно вращались, чемоданы, прикрытые сверху одеялом, и вправду были похожи на письменный стол в сцене заседания административного совета, для декораций цеха Васко нарисовал известкой машины, зубчатые колеса, прочее оборудование, прислушайся, Карлос, не звонит ли внизу звонок, известку соскребли с наружных стен казармы, картонные коробки из-под лекарств тоже пригодились для реквизита, мы работали днем и ночью, под глазами у нас залегли темные круги, наши нервы постоянно были в напряжении, мы пугались даже тишины; не сердись, Шико Моура, на шпильки Ренато, что ты хочешь этим сказать: "Ладно, Ренато остается Ренато, а Шико остается Шико", лучше давайте продолжать работу, оставим насмешки до другого раза, надо готовиться к премьере.

И все эти лихорадочные приготовления велись тайком от товарищей. Никто в крепости не должен был знать, что мы задумали к годовщине Октябрьской революции. Оставалась нерешенной проблема освещения, но мы не желали обходиться без огней рампы и без прожекторов, каждая новая идея была для нас долгожданным вызовом, воскрешением, предвосхищением того, что ожидало нас за стенами тюрьмы, вдали от деревьев на горе Бразил, которые Васко бросится обнимать, едва выйдет из ворот крепости, и только потом вспомнит, что это были сосны. Нурия или Олинда, или обе они, ждали нас. Вечером и утром, когда горел свет, мы занимались электрической проводкой, прислушайся, Карлос, не идет ли кто-нибудь по лестнице, из картона мы вырезали большой круг, использовав коробки от лекарств, давайте притворяться больными, друзья, чтобы собрать нужное количество коробок, в круге прорезали отверстия и заклеили их целлофаном - желтым, лиловым, голубым; такой круг, кажется, вращается во время представлений в варьете - сооружение это было, разумеется, не очень прочным, но могло продержаться, пока идет спектакль.

И вот наступила среда. Длинный пасмурный день, который: тянулся бесконечно. Моросил дождь, сосны на горе Бразил стояли мокрые, но к вечеру небо прояснилось, черепичные крыши казарм осушили слезы. Васко то и дело подходил к окну, он нервничал: скоро начнет темнеть, а еще ничего не готово, но все условились не говорить о спектакле до начала праздника. А начаться он должен был после того, как солдаты уйдут, собрав пустые миски. Затихает на лестнице топот сапог, Шико Моура подает знак, и от резкого движения у него расстегивается рубашка, обнажая волосатую грудь; слышится сдержанный шум, это заключенные выполняют заранее распределенные задания, словно внезапно ожил кадр немого кино, - но что это вдруг заскрипело, будто пол покрыт сосновыми иглами? Сдвинули скамейки и столы, чтобы освободить место, где на этот раз со всей тщательностью будет сооружена сцена. От волнения захватывало дух, мускулы словно одеревенели. Даже ответственные за политическую работу в корпусе не знали содержания пьесы и как она готовилась: труппа хотела поразить зрителей, которые не представляли, как за такой короткий срок и со столь ограниченными возможностями можно было поставить спектакль. Стремительно опустился занавес из простыней и одеял, чтобы зрителям не было видно, как готовится за перегородкой смена декораций. За полчаса, самое большее за три четверти часа, то есть между половиной девятого и девятью, мы подготовили сцену - закрыли окна, осторожно вывинтили лампочки, чтобы не горел верхний свет, и наконец зажглись огни рампы! Тишина, как стекло, могла разбиться в любую минуту. Наши лица напряглись, занавес раздвинулся, и сорок с лишним зрителей, словно дети, широко раскрыв глаза, уставились на сцену, они смеялись, и плакали, и неужели все это происходило в Ангре, в крепости, где часовые ходят дозором вдоль стен и боятся - боятся они, а не мы, боятся того, что может прийти к ним из морских далей, - не спускай глаз с часов, Мануэл Бенто, сегодня особенно отчетливо слышен скрип дерева, освещение и блоки для поднятия декораций работают нормально, актеры вовремя подают реплики, мы посадили под лампой Соэйро с текстом в руках на случай, если кого-нибудь из товарищей подведет память, но помощь его ни разу не понадобилась, актеры говорили так, что в партере было слышно каждое слово, а в коридор не проникало ни звука, но вот Шико чересчур разгорячился, уймите его, если можете, как приятно было бы теперь подставить прохладному ветерку разгоряченное лицо, но, если открыть окно, оно может заскрипеть; все заранее догадались, как будет развиваться и чем завершится действие пьесы и все же одобрительно кивали, подбадривая сияющими взглядами артистов, пусть они не обманут ожиданий, пусть даже удивят еще более счастливой развязкой, так было, Алберто, клянусь тебе, что так было; задник сцены, выдержанный в темно-коричневых тонах, напоминает мне сейчас, сам не знаю почему, фрески, я вижу женщин в трауре, мужчин в темных костюмах, застегнутых на все пуговицы, пришедших на поминки Шико Моуры, сколько нас уже умерло? Где-то в глубине дома трещат в очаге поленья, это старухи варят кофе; когда представление подошло к концу, заключенные, смотревшие спектакль, свой спектакль, поднялись все как один, многие со слезами на глазах (а может быть, это блестела соль, а не слезы), и принялись аплодировать, как они могли аплодировать, Алберто, если в коридоре не должны были услыхать ни малейшего шума? Они лишь сближали беззвучно ладони и аплодировали все чаще, все горячей.