- Она принесла бы куда больше пользы, если бы могла накормить грудью детей с проспекта Свободы, - заметил по этому поводу Арминдо Серра.

XIX

"Стоит только начать, потом не остановишься". Но он должен с этим покончить, должен освободиться. Не от Жасинты, не только от Жасинты и от комнаты Барбары, но и от подстерегающих вещей, которые в конце концов сжирают людей, от прикрытых штор, от полумрака, от своих перерастающих в привычки маленьких слабостей, едва заметных для постороннего; должен освободиться от того, что в нем разлагается. Теперь он не боялся возвращения домой, встречи с Марией Кристиной, бурной или холодной. Все это будет потом. Время бежало, проспект за окном шумел, призывая его, слышался то нарастающий, то стихающий гул уличного движения, отзвуки ненасытной жадности и усталости, и ему постепенно становилось ясно, что мысли его и воспоминания, соединяющие и вновь разделяющие, казалось бы, не связанные друг с другом события, все больше удаляются от Жасинты и Марии Кристины, хотя он должен был порвать с одной из них или с обеими сразу, чтобы найти Васко, который, возможно, никогда не существовал или существовал лишь благодаря его решимости создать такого Васко. Слишком поздно он пришел к этому ("Иногда мне кажется, что конец близок") или, напротив, слишком рано? Ему вспомнился - может быть, некстати - один из многих разговоров с Жасинтой, собственно, это был даже не разговор, а несколько фраз, погребенных под лавиной слов, обрушенных Жасинтой, когда слова, особенно их пыл, должны возбуждать страсть; кажется, он начал так:

- Когда-нибудь я постарею.

Жасинта не слушала его, не хотела слушать, она гладила нахмуренный лоб Васко и говорила о его руках, о всякой чепухе, о состоявшемся накануне званом обеде, и Васко повторил:

- Она уже не за горами.

- Кто, дорогой мой?

- Старость.

Ничего на это не ответив, Жасинта отняла руку и в негодовании стала сетовать на то, что ее посадили за обедом не там, где ей хотелось бы сидеть, например рядом с Коута Рибейро, а он в это время думал о своем дяде, который любил птиц и деревья и мечтал дожить до следующего апреля только затем, чтобы в последний раз послушать кукушку и в последний раз поговорить с вечнозеленым, знакомым ему с детства дубом; чем живут старики, Жасинта? чем живут те, кто отказался от живой жизни? - и тогда он сказал:

- Я не люблю стариков.

- А я не люблю себя. Однажды я уже призналась тебе в этом, помнишь? Вчера меня унизили, Васко. Только теперь я начинаю приходить в себя.

- Не хотел бы я дожить до старости.

- И я тоже, любимый, я тоже. Только не говори мне сейчас об этом, не расстраивай меня, Васко. Я чувствую себя оскорбленной. Люби меня, дорогой.

- Иногда мне кажется, что конец близок. Пусть я и доживу до ста лет, старость может наступить гораздо раньше. Я знаю, что так будет.

- Какие глупости, дорогой, ты - великолепный любовник и самый поразительный человек из всех, кого я знала.

Что означали на самом деле подобные слова, подобные минуты? Правду или ложь? Полноту жизни или начало распада?

Надо этому положить конец. Он позвонит мужу Жасинты: "Я любовник вашей жены". Никакая щепетильность не помешает ему это сделать. Впрочем, он не хотел обвинять Жасинту, он обвинял самого себя. Муж растерянно спросит, сначала с сомнением (если у него еще остались сомнения) - и черная поверхность телефонной трубки помутнеет от его потных пальцев: "И вы сами звоните?" - или еще что-нибудь столь же нелепое, а он спокойно ответит: "Да, я, Васко". Муж молча выслушает его и медленно опустит трубку на рычаг, когда поймет, что ничего нового не услышит. А может быть, не захочет слушать вообще и бросит трубку после первой же фразы. Вполне возможно, что Марио уже давно утвердился в своих подозрениях, но скрывает это от других. Разоблачив себя, Васко тем самым разоблачит его.

Только Мария Кристина все еще мучилась сомнениями. Даже после того дня, проведенного у обрывистого берега, когда над морем нависало покрытое тучами небо, а пустые лодки в бухте залива, отданные на волю яростных волн, напоминали побежденную и разграбленную флотилию. Стакан упал и разбился, и другие услышали только звон стакана, выскользнувшего из пальцев Жасинты и разлетевшегося на куски. Даже Мария Кристина, наверное, не заметила того, что предшествовало этому мгновению. А когда остальные обратили на них внимание ("Боже мой, осколки так опасны", - причитала Сара), все уже было кончено. Васко снова сидел на площадке, очнувшись от наваждения, которое едва не погубило его, но и вернувшись к действительности, он оставался далеким от того, что происходило вокруг. Однако благоразумие подсказывало ему, что надо примкнуть к какому-нибудь кружку, иначе Мария Кристина не замедлит поинтересоваться, почему у него такой отсутствующий вид. Две пары, продолжавшие свою глупую болтовню, помогут ему очнуться. Он сел поближе к ним, поставил стакан на низенький столик, избегая увлажнившихся глаз Жасинты. Мужчина, восхищавшийся раньше спортивным автомобилем, который взбирался по откосу холма, сказал, очевидно имея в виду длинную машину, недавно появившуюся на стоянке:

- Теперь такие машины ценятся меньше.

- Неужели? - разочарованно протянул собеседник.

- Да, гораздо меньше, а жаль. - Последовала унылая пауза, пока вновь не вспыхнула искорка оживления: - Я тебе не говорил, что в следующий раз куплю "феррари" или "ковентри"? Скорость триста километров в час. Не так плохо. Только цену лучше не называть.

Васко заставлял себя слушать. Он нуждался в этом алиби. Площадка и ее обитатели были, как и разбитый стакан, реальностью. Вполне очевидной и безобидной.

Но тут Жасинта как бы в рассеянности потянулась к стакану Васко и допила его с подчеркнутым наслаждением.

Кто это заметил? Он и Мария Кристина. Почти всегда одно и то же привлекало их внимание. Стоило ему перевести взгляд, и глаза Марии Кристины тотчас следовали в ту же сторону. Иногда она заранее угадывала, куда он посмотрит, и опережала его. Поэтому, когда уже дома Мария Кристина сказала ему с упреком: "Вы могли бы вести себя поскромнее", Васко так и не понял, имела ли она в виду сцену на катере, на площадке или вообще ничего определенного не подразумевала. Возможно, удочка была заброшена наугад, вдруг он схватит наживку.