Он попытался возразить, но Лидия попросила его уйти. Ее слова ударили в самое сердце. Голубь два дня не показывался на людях и ходил, ходил по дому, о чем-то мучительно размышляя. Потом вызвал Горация и распорядился собрать для важного разговора всех компаньонов по общему делу.

Даже стихийное бедствие, наверное, не так потрясло бы собравшихся, как заявление шефа. Он сказал, что распускает созданную им организацию и отныне прекращает сбор отчислений с коммерсантов и зависимых товаропроизводителей. А дабы никому не было повадно нарушать это требование, лично будет контролировать исполнение и найдет способы строго наказать непослушных. Что это не пустые слова, никто не питал никаких иллюзий, крутой нрав шефа всем хорошо был известен.

Обескураженные мафиози отказывались понимать Голубя, ропот недовольства нарастал и ширился. Даже твердокаменно верный Горыныч смутился, не скрывал неодобрения и с подозрением поглядывал на него - не заболел ли?

А Стас продолжал доводить до конца начатое дело - продал свой городской и загородный особняки, вторую машину, но с "Мерседесом" пока был не в силах расстаться, так прирос к нему. Теперь он жил в скромной родительской квартире, которую временно занимал один из его дальних родственников.

У него появилось много свободного времени. Не зная, куда деть себя, стал ездить за город, где в одиночестве проводил время, сидя на берегу маленькой речки.

Всюду уже хозяйничала осень. В полдень солнце еще вовсю пригревало, но к вечеру воздух свежел, а ночами становилось даже холодно. Над кронами деревьев, тронутых желтыми крапинами увядания, блестели невесомые паутинки - ожерелье бабьего лета. Стаи пернатых шумно репетировали свой близкий отлет в теплые края. Где-то далеко-далеко мирно тарахтел трактор. Все эти картины и звуки проливали тихий свет недолгого успокоения на мятущуюся душу Стаса. А дома она начинала болеть сызнова.

***

Гораций прямо-таки не узнавал своего друга. Он осунулся, часто бывал задумчив и рассеян. От былой энергии и собранности не осталось и следа. Гораций смутно догадывался, что причиной перемен в поведении Стаса скорее всего стала та смазливая девчонка, которая побывала у них не по своей воле. "Но как же многоопытный и предусмотрительный Стас, - думал он, - не понимает, что встав на пути своих сообщников, он тем самым подвергает свою жизнь большой опасности? Ведь теперь он их заклятый враг, и они непременно постараются убрать его, чтоб не мешал. А Стас словно не замечает этого, сам подставляет себя под удар". Неоднократные попытки поговорить на эту тему кончались ничем, Стас безразлично слушал и вяло отмахивался от предложений сопровождать его.

То, чего боялся Горыныч, случилось даже быстрее, чем он предполагал. Голубя выследили за городом и, отрезав путь отступления к машине, набросились вчетвером. Одного он сбил с ног, но двое повисли справа и слева. Стас яростно отбивался до тех пор, пока не получил тяжелый удар в затылок. Его связали, залепили рот скотчем, запихнули в багажник и отвезли на городскую свалку. Всю дорогу он был без сознания. Приехавшие внимательно осмотрелись по сторонам, оттащили тело к огромной куче мусора, дважды ударили ножом в грудь и забросали подвернувшимся под руку хламом.

Убийцы метили в сердце, но в спешке промахнулись. Молодой, крепкий организм не хотел расставаться с жизнью. В краткие моменты, когда возвращалось сознание, Стас чувствовал сильную боль в груди, задыхался от зловония, слышал крики чаек, карканье ворон и видел чуть пробивающийся над головой свет. Напрягая слабеющие силы, он упорно, сантиметр за сантиметром, выползал из своей могилы к воздуху и свету. Первыми освободились из плена ноги. Их-то и заметил водитель мусоровоза, намеревавшийся высыпать свой груз на то место, где лежал Стас.

Приехали люди из прокуратуры, милиции, судмедэксперт, осмотрели и запротоколировали место происшествия. Окровавленное тело, не подававшее признаков жизни, положили в кузов грузовика и отвезли в морг.

- Несите в приемный блок, - сказала служительница. Когда мертвого сняли с носилок и положили на кафельный пол, она равнодушным профессиональным взглядом скользнула по его лицу и вдруг увидела, как на закрытом глазу чуть дрогнуло веко.

- О, да он, кажется, живой! - удивилась женщина и стала прощупывать пульс. Опытные чуткие пальцы с трудом уловили слабые редкие удары. - Везите его поскорей в неотложку.

...Хирург, зашивавший грудь Голубя после операции, досадливо морщился обескровленная ткань расползалась под швами как вата, а надо было спешить, так как кончался срок действия наркоза и мышцы начинали подергиваться.

Стас увидел необъятную черную мглу, потом появилась чуть светящаяся дыра, она затягивала его все дальше и вдруг как сполохи на небе заиграли непередаваемо яркие огни, красота их наполнила его душу огромной радостью, он затрепетал от счастья и в следующую секунду почувствовал дикую, кошмарную боль. "Поторопитесь", - было последнее слово, которое уловило его вновь потухшее сознание.

Оно опять вернулось, когда из операционной Голубя повезли по длинному коридору в отделение реанимации. Встречные больные, увидев неподвижное тело, белое как мел лицо с запавшими щеками и закрытыми глазами, безжизненно свисающую руку, подумали, что увозят мертвеца. Стас чувствовал движение каталки и не понимал, что с ним происходит. Он изо всех сил пытался разлепить отяжелевшие веки, но сил не хватало. Ему было очень неудобно от того, что соскользнувшая с клеенки рука затекла и совершенно не подчинялась. "Боже мой, хоть бы кто-нибудь помог поднять руку, неужели никто не видит, как мне неудобно и плохо?" - с мольбой думал Стас. Одна из медсестер, словно услышав его мольбу, поправила руку, но так небрежно, что та снова сползла со скользкой клеенки.

Переливание крови и капельницы с физиологическим раствором сделали свое дело. Силы понемножку возвращались к Голубю. В отделении реанимации, где он находился третьи сутки, все ночи не выключался свет, беспрерывно суетились медсестры. Потеряв представление, когда день, а когда ночь, Стас то забывался на короткое время в странном полубреду, то просыпался от шума и голосов и тогда начинал рассматривать облицованные белым кафелем унылые стены, ряды каталок с неходячими больными, снующие фигуры в белых халатах. В один из таких проблесков он увидел склонившуюся над его животом женскую спину и услышал смеющийся голос:

- Ой, девочки, с этими катетерами для мужиков так намаешься за смену, что дома, со своим-то, уж и не до любви бывает. А этот такой милашка, что даже приятно...

Организм Стаса, исчерпав почти все ресурсы живучести, все-таки выстоял. На пятые сутки его, съежившегося до размеров подростка, перевели в палату. И тут же появился Гораций. Он приволок целую сумку продуктов, которых Стасу, если б не раздал медсестрам и соседям по палате, хватило бы на месяц.

Стас блаженно вслушивался в низкий голос Горация и молча улыбался. Его старый друг, казавшийся огромным и неуклюжим в тесной палате, в то же время был удивительно похож на заботливую клушку, копошащуюся у своего гнезда.

- А тех, кто покушался на тебя, всех переловили, - сообщил Гораций как бы между прочим.

- Кто же это?

- Да нашлись тут одни...Все кончено, ты лежи, не волнуйся, - уклончиво ответил он.

Гораций явно чего-то не договаривал, но Стас не стал настаивать: не хочет - значит есть причина. А дело было в том, что в истории с поимкой преступников Горыныч оказался главным действующим лицом. Узнав о случившемся, он на старинном кавказском кинжале поклялся, что найдет и казнит всех виновных. Но Стас выжил и план мести изменился. Опережая тихоходное следствие, Горыныч предпринял лихую кавалерийскую атаку. Однако действовал вовсе не вслепую основательно перелопатил сведения о тех, кто больше всего мог быть заинтересован в смерти Голубя. Таких оказалось трое: Толстопятов и двое богатеньких фирмачей - давних его соперников, бывших приспешников Шлеп-Ноги. Тайные информаторы Горыныча давно присматривали за ними и в последнее время засекли несколько деловых встреч этой троицы в ресторане. Не остались без внимания и случаи их явной слежки за Голубем. У последышей Шлеп-Ноги была своя "хата", где скрывались исполнители тайных карательных акций против своих соперников и неуступчивых коммерсантов. В эту-то "хату" и решил наведаться ночью Горыныч.