Второй куплет подхватил из другого угла невидимый яростный бас:

Первый голос игриво, насмешливо уводил за собой дальше:

Бас, очнувшись, ухнул зычно, как из бочки:

Но тут гармонь рявкнула и испустила дух.

– Все, – сказал Сенечка. – Дальше пойдет нецензурный мат. При женщинах запрещается.

Он оставил гармонь, поднял кепку, пошевелил сложенными ярлыками:

– Ну, все согласны тянуть? Никто не хочет взять назад деньги?

Молчание.

– Тогда приступим. Значит, двадцать девять номеров пустых, один выигрышный. Подходи по очереди.

Ребята стали подходить и вынимать билеты. Кто разворачивал тут же и бросал, плюясь себе под ноги, кто отходил к порогу и там тихонько матерился. Наконец объявился счастливчик. Он поднял кулак и заржал:

– Га-га-га! Вот она, ласточка… попалась!

– А ну-ка, прошу! – сказал Сенечка, беря билетик. – Сейчас проверим, сейчас… Правильно, роспись моя. Так, ваша фамилия, имя и отчество.

Парень назвался. Сенечка записал его в блокнот и сказал:

– Вас вызовем через неделю по почте, открыткой на заключительный тур. Гармонь разыграете вчетвером, то есть победители четырех кустов. Все, товарищи! – И, обернувшись к избачу: – Попросите публику оставить помещение.

Когда ребята вышли, Мария, еле сдерживаясь, процедила:

– Ты что же делаешь, артист?

– Как это что? То самое, что обязан, и вам рекомендую так же выполнять свою задачу.

– Какую задачу? Балаганить, да? – сорвалась на крик Мария.

– Но, но… Давай потише. Пока ты чай распивала, я зажимщиков хлеба выявлял.

– Каких зажимщиков?

– Тех самых, что излишки не сдают. – Сенечка достал из кармана свернутый вчетверо тетрадный лист, развернул его и подал Акимову: – Это ваши люди? Читайте! Те, которые излишки не сдали.

Акимов пробежал список глазами:

– Они. Кто вам дал этот список?

– Секретарь сельсовета. Да, да, ваш секретарь. С этим списком я и ходил по дворам, вроде бы агитировал в лотерею сыграть на гармонь, а сам глядел, где рожь спрятана.

– Ее, что ж, под порогом прячут, рожь-то? – усмехнулся Акимов.

– А где ее прячут? Ну-ка скажи! В сусеках, что ли?

– Ну, не в сусеках… В бане, на сушилках…

– Ага, еще в чулане, – подсказал ехидно Сенечка.

– Можно и в чулане.

– А вы пойдете с комиссией и враз все отберете… Ждите, так вам и положат. Эх вы, горе-сыщики! – Сенечка покачал головой. – Ноне дураков нет. Уж если прячут, так надежно. Вот я и спрашиваю вас – где?

– В землю зарывают, – сказал избач.

– Чепуха! Это вам не осень и не зима. Сейчас в земле рожь прорастет. Теперь прячут в сухом месте, в подпечнике.

– Чего? – сказала Мария.

– Села баба на чело… Вот, в списке подчеркнуты три фамилии. У них под печкой хранится хлеб.

– Ты что, лазил туда? – спросил Акимов.

– Вот еще! Я гармонист. Пришел – гармонь показал, страданье сыграл. Ну а сам глазом чик! Если есть новые доски на подпечнике или свежие затесы – значит, хлеб спрятан там. Будьте уверочки. Сходим!

– Ты не ошибаешься? – спросила Мария.

– А если и ошибаюсь, ну и что? Мы ж приехали дело делать. Вскроем, составим акт…

– Ну что ж, сходим хоть к Орехову Павлу Афанасьевичу, – сказал Акимов. – Он ближе всех живет.

– Как? Идти ломать подпечник? У меня таких полномочий нет, – решительно возразила Мария. – Я не пойду. Свяжитесь с прокурором.

– Может, понятых позвать? – заколебался Акимов.

Мария пожала плечами:

– Мы можем только пригласить кого-то, вызвать на беседу или сходить поагитировать. Но обыск делать? Извините! У меня еще голова на плечах.

– Вот это и есть либеральные мерехлюндии, – сказал Сенечка. – Мое дело выяснить и доложить. А вы как хотите. Если отказываетесь акт составлять, тогда нам вместе делать нечего. Ну пойдем акт составлять?

– Нет, – сказала Мария.

– И я не стану, – сказал Акимов.

– Как хотите! – Сенечка закинул гармонь на спину и двинулся к дверям, у порога остановился: – Я пошел в Веретье. Буду работать один, как подсказывает мне совесть. Но учтите, на вашу бездеятельность и покрывательство напишу докладную.

– Н-да… Вот тебе и точка с запятой, – Акимов сел за стол и нахмурился. – Вот что, Тима, сходи-ка к Орехову, позови его сюда, – наказал он избачу. – Если хозяина нет, давай хозяйку. Надо разобраться.

– Я в момент, – худенький белобрысый избач, в лапоточках, синие штаны навыпуск, вихрем слетел с высокого крыльца и помотал вдоль уличного порядка, только голова замелькала.

– Садись, Мария Васильевна, в ногах правды нет. Какие у вас еще задания? Говорите.

Акимов вынул кисет, свернул цигарку, закурил, смахивая табачные крошки в ладонь.

– Задание наше известное, Аким Федосеевич, – Мария усмехнулась. – Говорят, у вас кулаки внезапно исчезли.

– А-а, – протянул Акимов. – Индивидуальных обложений нет. Известно.

– Ну и как же насчет кулаков?

– У нас был один Осичкин, да уехал в прошлом году. В его доме сейчас ветпункт. А чего ты спрашиваешь? Ты же сама знаешь. Не один год, чай, работала у нас в Гордееве?

– А Звонцов?

– Подрядчик, что ли?

– Ну?

– Он бросил штукатурные подряды. И бригада его распалась. Теперь он от селькова работает в лесу на заготовках. Жалованье получает. Какое же ему давать индивидуальное обложение? Что обкладывать? Хозяйство вы его знаете.

– А лошади?

– Дак у него теперь одна рабочая лошадь. Второй рысак. Разве что рысака обложить? Но вроде бы такого постановления нет.

– А Потаповы?

– Мельники? Братья Потаповы, конечно, народ крепкий. Но ведь работников они никогда не держали. Сами вдвоем справляются… Мельница у них на два постава, тебе известная. Доход комиссия определила еще в прошлом году… в три тысячи. Подоходный налог они платят исправно. А в хозяйстве у них всего по лошади да по корове. Как же их обкладывать? С какой стороны?

Акимов свел свои толстые обветренные губы трубочкой и начал пускать в потолок дым кольцами.

– Что же, выходит, претензии к вам напрасные? – спросила Мария.

Акимов подался грудью на стол и, глядя на нее исподлобья грустными серыми глазами, сказал с оттенком горечи:

– Разве в нас дело? Я же не надувало мирской, не фальшивомонетчик. Я коммунист, четыре года на флоте отслужил и здесь тружусь примерно, хозяйство свое содержу в порядке, чужого ничего не беру. Почему ж мне не верите? И актив у нас мужики честные, что надо. Мы ж не дети – видим, кто и как живет. А вы нас подозреваете в укрывательстве, а?

Мария отвернулась от его пристального взора:

– Вы говорите так, будто я питаю к вам это самое недоверие. Не беспокойтесь, я по домам не пойду.

– Да пожалуйста. Мы ничего не скрываем.

– Евдоким Федосеевич, а почему колхоз «Муравей» излишки не сдал?

Акимов как-то по-детски хмыкнул:

– А он их на портки выменял.

– Как это?

– Да так. Вы сегодня вечером свободны?

– Разумеется.

– Пойдемте на агроучасток. Как раз сегодня разбирают председателя колхоза. Вот и познакомитесь с ним, от него все узнаете.

Вошел избач с худым и погибистым мужиком в лаптях и посконной рубахе, подпоясанной оборкой.

– Здравствуйте вам! – сказал вошедший, степенно сгибаясь и подавая заскорузлую большую руку.

– Садитесь, Павел Афанасьевич, – пригласил его Акимов на скамью.