После тридцать восьмого года, когда час этот минул, никто уже не был под началом деда, пока не вернулись из эвакуации жильцы Песочного дома. Обнаружив свои квартиры занятыми, они ютились у родственников в разных концах Москвы и вели затяжную борьбу с оккупантами, исписывая груды бумаг заявлениями, прошениями и жалобами. Дед решительно объединил под своим началом мрачных отцов семейств, разъяренных жен и вопящих младенцев и повел это живописное войско по лестницам Песочного дома. Оккупанты разговаривали через щели, теребили дверные цепочки, ругались или плакали и простодушно сетовали на огромные взятки, врученные Пиводелову, но освобождать квартиры дружно отказывались. Тогда дед изменил тактику, двинул отряд в открытую атаку на жилищное управление, но и тут решительной победы не достиг. Порвать глубоко эшелонированную оборону Пиводелова не удалось, и дед решил заручиться поддержкой большого начальства, чтобы подавить противника с воздуха.

О большом начальстве - своих прежних сослуживцах, избежавших его судьбы, дед исподволь наводил справки и навестил двоих, прося помочь вернуться на фронт. Оба они хлопотать за него отказались, и, поняв, что пришелся не ко двору, дед начальство больше не беспокоил.

Потолкавшись но тыловой жизни и поразмыслив, дед простил их и понял, что явился не ко времени. Он взглянул на себя со стороны - и увидел призрака, выходца с того света, некстати пригрезившегося мертвеца. Но сослуживцы его были людьми глубоко штатскими, могли испугаться, могли и не понять, как нужно ему на фронт. Дед пытался разыскать уцелевших в чистках собратьев по оружию, но те были на фронте. Кроме одного.

В начале гражданской был у него на примете расторопный и толковый эскадронный, которому, получив первую дивизию, вверил он свой штаб. И когда с дивизионных деда попросили, начштаба при своей должности уцелел. Теперь дед обнаружил его в НКГБ - Народном Комиссариате Где Бьют - и даже усомнился, тот ли, и под сердцем сквозняком потянуло. Но выбирать не приходилось, и решился он пойти на прием к своему бывшему начштаба.

"Войну человек понюхал, поймет, каково это в тылу сидеть такому, как я, думал дед, затягиваясь в мундир и молодецки поводя плечами. - Но это после. А начну с эвакуашек бездомных. Это же произвол - людей на улицу выгонять. Да еще с детьми". Напоследок дед посмотрел заготовленный для этого случая текст общего заявления, напечатанный на машинке оставшегося без квартиры эвакуированного профессора.

Странствующая машинка хромала на буквы "X" и "М", которые отпечатывались несколько боком и только в заглавном варианте. Перечитав напоследок заявление, дед оценил его простоватую иронию, усмехнулся и свернул бумагу трубочкой. Потом щелкнул каблуками у бабусиной постели, гвардейски кашлянул в нос, поцеловал Авдейку и отправился собирать подписи под хмыкающим документом.

# # #

Авдейка мыл посуду кончиками пальцев, торчавшими из бинтов. Он медлил идти во двор и остановился, когда мыть стало нечего. Тарелки высились китайской башенкой, лежали в ряд ножи с истаявшими лезвиями и сгорбленные вилки. С мучительностью Болонкиного верещания закручивался штопор.

- В Пятом манку дают, - сообщила Иришка.

Она сбросила уличные туфли, шмыгнула в свою комнату и стала ходить там. Авдейка слушал-слушал, а потом не выдержал и приоткрыл дверь.

- Ты что ходишь?

- Надо так. Мне одна тетя сказала - женщина должна так ходить, чтоб в ней ветер отзывался. Они кувшины на голове носят, такие женщины. Это на Востоке. Вот в них ветер и отзывается. Как в лозе.

- Это которой бьют?

- Дурак.

Авдейка обиделся и ушел к себе. Бабуся лежала, прикрыв веками какое-то усилие, а лиса на картине перебегала ручей и не могла перебежать.

Авдейка взял со стола карточки - узкую сетчатую полоску марок со следами зазубренных ножниц продавщицы - и бросил их в сумку вместе с деньгами. Доносились легкие шаги - дура Иришка ходила лозой. Авдейка высунул в ее сторону язык и побежал на улицу. В дверях он столкнулся с дядей Колей, вспомнил, что он тоже кукиш, и молча скользнул мимо. Переступив палку Данаурова, Авдейка влез на цоколь под Болонкиным окном, откуда выглядывало заспанное лицо со следами обиды и хлебных крошек.

- Я согласен, - сказал Авдейка.

- Ура! Ибрагима грабить! - заорал Болонка.

- Не ори! - Авдейка накрыл ладонью орущий рот. Он был мокрый и кололся крошками.

- Ты настоящий друг, - прошептал Болонка. - Я теперь Ибрагима караулить стану - шагу не пропущу. Разнюхаю, когда его дома не будет - тут и накроем. Так?

- Так, - согласился Авдейка. - А про папу ты не плачь. Считай, что убили его - и все.

- Я не плачу, - ответил Болонка, - мама сказала, новый будет.

Авдейка потерял равновесие и отпрыгнул.

- Не веришь?

Авдейка неопределенно покачал головой и пошел за манкой, отыскивая в себе облик отца, застывший и мучительный, словно из глины. Но отец исчез, утратил свое глиняное обличие, которое можно было заменить другим. Отец разбил глину, делавшую его мертвым, как кукушку в часах у Болонки. Теперь он растворился в жизни, он стал всем, и Авдейка ощутил его присутствие.

Сахан, выметавший двор, остановился и занес метлу, но Авдейка прошел, не сбившись с шага. В глазах его светилось такое счастье, что Сахан долго глядел ему вслед, держа торчком забытую метлу. Отстраненное торжество открылось лицом мальчишки, сверкнуло и погасло, оставило в раздражающем недоумении. Сахан яростно раскидал мусор, швырнул в подвал метлу с совком и вышел, тиская в карманах связки ключей.

Во двор поездом вползали Сопелки. Заметив Сахана, они перестроились и образовали круг.

- Ты на битку нашу зарился? Давай, ставь против нее нож.

- Какой еще нож?

- Который у Болонки выиграл, им еще эти... овощи режут.

Услышав про овощи, Сахан снисходительно ухмыльнулся и принес нож.

- Будь человеком, Сахан, - обратился к нему главный Сопелка,. - отдай Болонке нож, он ведь на танк деньги хотел. Отдай за так.

- За так девки дают. Ставьте битку. Сахан наскреб в карманах мелочь и сложил монеты в стопку решкой наверх.

- В кассе девяносто девять, нечет, - объявил он. - Из пяти конов.

Сопелка-игрок стал для броска у черты в десяти шагах от кассы и вытер о штаны взмокшую руку с зажатым диском. Сопелка играл в расшибалку всю войну, не раз ставил свою битку против пайки хлеба и всегда выигрывал. Он нацелился взглядом на стопку монет, достигая той сосредоточенности, когда ничего не оставалось на свете, кроме него и этой стопки, во Сахан все лез ему в глаза своей застывшей улыбкой и мешал сосредоточиться. Сопелка промазал. Он отдал подряд два кона и уступал в третьем, но, совершенно уверившись в проигрыше, неожиданно повеселел и выиграл, а в следующем кону перевернул на орла одиннадцать монет кряду, не дав Сахану и одного удара. Готовясь бомбить последнюю кассу. Сопелка победоносно взглянул на Сахана, но встретил все ту же непроницаемую и презрительную уверенность. Рука его предательски дрогнула, и Авдейка, вернувшийся из распределителя с пустой сумкой и с насыпи наблюдавший за игрой, почувствовал в себе эту дрожь и понял, что Сопелка проиграет. И Сопелка проиграл, имея сорок копеек против пятидесяти трех Сахана. Взмокший от горя, он понурился и прощально подышал на свою неразлучную битку, плотно закрывавшую ладонь; Сахан ловко хватил его снизу по ладони, и монета подпрыгнула. Сахан изготовился ее поймать, но каверзный Сопелка подтолкнул его. Монета ударилась об асфальт и рассыпалась в золотой звон.

- Где она? - спросил Сахан, оглядываясь.

- Укатилась, - ответил Сопелка-игрок.

Сверкающее пятно подкатилось к ногам Данаурова, следившего за игрой с неясным ожесточением. Он разглядел монету, с неожиданной ловкостью подтащил ее к себе палкой, подцепил скрюченными пальцами и повертел у носа. Фальшивое золото круглым лучом било в глаза. Монета была тщательно стерта с обеих сторон, только насечка по бокам нащупывалась. Данауров зажмурился, язвительная усмешка растянула его губы. "Вот стертая монета, - подумал он, - истинная мера этой лживой жизни".