- Вот это ребята! -воскликнул дед. отобрав военных. - А я тут с кукишами целый день. Множатся, талы, хвосты в руках оставляют - тьфу! А на этих сердце радуется! Ну разве победишь нас с такими ребятами? - Перейдя к штатским профилям, дед нахмурился. - А эти откуда? Похоже, кукиши.

- Оттуда же, с вокзала. Это мешочники.

- А это? Да не блатной ли? - спросил дед, тыча пальцем в хищное лицо под кепкой.

- Это вор, - пояснил Авдейка.

Дед отложил вора и пододвинул новый профиль.

- А этот вроде знаком!

- Это партейный, с этой... перепипии.

Дед захохотал.

- Партийный. С периферии. То-то, смотрю, знаком будто.

Дед повернул черную бумажку, словно хотел увидеть анфас.

- Его-то лично навряд ли знаю. Вот что с той войны - точно. Мало осталось нас - поколения-то, - вот и похожи издаля. Жив мужик. Ишь ты, каким чертом. В шляпе!

Дед улыбался, разглаживая профиль в шляпе, но увидал Авдейку с куском хлеба у рта и уже не отрывался от него. Потом спрятал Авдейкин профиль в солдатскую книжку и уложил в нагрудный карман.

- Это - мне. А теперь гайда на кухню, картошки есть, мать оставила.

- Я не буду, - сказал Авдейка.

- Как это?

- Я с инвалидом хлеб ел. И вообще, картошку больше есть не буду. Никогда, - ответил Авдейка и убежал, оставив деда в сомнении.

# # #

На заднем дворе сидели Сопелки, застенчиво наблюдавшие за Болонкой, который копал землю ржавой железкой и всхлипывал. Сопелки посмотрели на Авдейкины бинты, но из гордости ничего не спросили.

- Болонку мы уже побили, - сообщил каверзный Сопелка.

- Да, с него хватит, - подтвердили остальные Сопелки.

- Я не собираюсь его бить, - объяснил Авдейка. - А вы-то его за что?

- За жадность. Он, видишь, от нас черта закопал, а теперь забыл где. Весь двор уже изрыл.

- Скоро вглубь пойдет и в Америке выйдет. Там этих чертей поди завались, предположил умудренный Сопелка.

Авдейка подошел к Болонке, склонившемуся над очередной ямкой в безутешной скорби.

- Хочешь, Сопелок побьем?

Болонка отрицательно помотал головой и заплакал.

- Ты чего?

- Я знаю, - объявил любознательный Сопелка. - Он Сахану нож проиграл, я видел.

- Которым пальцы резали? - воскликнул Авдейка.

- Тот... - ответил Болонка сквозь всхлипывания. - Я его на танк хотел... за деньги продать... За пятьдесят рублей. А Сахан говорит - хочешь сто? Ну я и захотел... Только в ножички, говорит, разыграем...

- Жадность фрайера сгубила, - заметил любознательный Сопелка. - А хороший был нож?

- Из этого... которое почти золото. Фрукты резать.

- Из серебра, - решил умудренный Сопелка.

- Ты ведь говорил, у вас полно таких ножей, - вспомнил Авдейка.

- Говорил... А он все равно один. Другие в Сибири остались.

- Я бы тебе штык отдал, - сказал Авдейка, - но он не мой теперь.

- Я знаю, что делать, - решил Сопелка-игрок, обращаясь к братьям. Поставим битку против ножа - и отыграем у Сахана.

- Только битку проиграешь, - заметил Сопелка-скептик.

- Играй, - решил главный Сопелка. - Так ты. Болонка, черта можешь не искать.

- Разве его найдешь? - Болонка облегченно икнул и отбросил железку. - Я и копаю только для виду.

- Бабочка, атас! - заорал, врываясь на задний двор, изгнанный Сопелка. Тебя Ибрагим заложил!

- Как заложил? - спросил Авдейка и почувствовал тревогу в верхней части живота.

- Твоя мать со смены шла, увидела, что картошка подергана, и к Ибрагиму. За что, кричит, мы вам по полведра картошки даем? Так-то вы сторожите?

- А что Ибрагим?

- Чужой, говорит, не приходил, свой мальчик копал. Это ты - свой мальчик. - Сопелка хмыкнул.

- Бежал бы ты отсюда. Бабочка, - посоветовал умудренный Сопелка.

- Куда? - безнадежно спросил Авдейка.

Сопелки переглянулись, сблизились заговорчески вспыхнувшими головами и отошли в сторону.

- Вы что, Сопелки?

- Думаем. У нас-то картошка не здесь, а в Покровском-Стрешневе, нам Ибрагим не помеха. Вот и думаем.

Болонка присел и беззвучно зарыдал.

- Что еще? - спросил Авдейка и опустился рядом.

- Оккупантка правду говорила, нас папа бросил, - сообщил Болонка. - Давай ограбим Ибрагима!

Авдейка отошел, опустив голову. Позади него верещал Болонка, честно задыхаясь от слез. Авдейка тяжело вздохнул и увидел перед собой маму-Машеньку. Она молча подошла к нему, схватила за воротник и поволокла от свалки. Сопелки красновато поежились. Авдейка спотыкался и никак не попадал на ноги. Будь кто чужой, хоть Ибрагим, вывернулся бы - вон камней сколько - хватай и по ноге, небось выпустит. Но ведь мама. Позвала бы, и сам пошел. Мелькнула карусель, мимо которой тащила его мама-Машенька. Авдейка потянулся ухватиться за нее, но не стал. А ведь крутилась когда-то карусель, отступал вращающийся двор, и только одна мама была рядом. Давно, до войны, когда она любила его.

Потом Авдейка стоял в комнате у стены и сухо смотрел на Машеньку, которая допрашивала его.

- Продал. - Триста пятьдесят. - Нужны. - Не скажу. - Не дам. - Не дам. Не дам.

Машенька нашла его ожесточенный взгляд и почувствовала слабость в груди. Она притворно задохнулась от возмущения и, скрывая страх, опустилась в кресло.

- Так вот почему он картошку не ест! Молодец, Авдей, - сказал дед, широко ухмыляясь.

- Это все вы! - обрушилась на деда Машенька. - Это ваше воспитание. Раньше он не воровал картошку и деньги не прятал.

Дед стесненно задышал. Авдейка заслонил его и ответил маме-Машеньке:

- Дед не знал ничего.

Машенька отыскала взгляд бабуси, надеясь встретить ответное возмущение, но то, что стояло в устремленных на нее глазах, заставило ее броситься из комнаты с незнакомым базарным воплем. Авдейка забрался в постель, незаметно вытащил деньги из-под матраса и спрятал в носок. Дед сопел и угрожающе наливался кровью.

- Ты не волнуйся, дед. А то лопнешь опять и кровь пойдет, - сказал Авдейка.

Он забрался в постель и заткнул уши, стараясь забыть Болонкино верещание.

# # #

Машеньки слышно не было. Она сидела у Глаши, закусив косынку, и думала об Авдейке. Мальчик рос устрашающе быстро, становился ей не но рукам и внушал страх жесткой неуступчивостью, которая всеща отталкивала ее в людях. Она любила Дмитрия потому, что все в нем нуждалось в ее защите и разом погибло без нее. А Авдейка уже сейчас в ней не нуждался. Та нить, которая привязывала его к ней, оборвалась вместе с пуповиной. Или чуть позже. Но давно уже оборвалась...

- Мне не картошки жаль, Глаша, - говорила Машенька. - За Авдейку боюсь, не каждый день и вижу его. Ведь бандитом вырастет, по лагерям изведут.

- Эка, хватила! Да где они теперь, бандиты? Вот Кащеи были, да перевелись, один пацан остался. А даже и жаль, уж больно уважительные были мужчины. И провожали когда - без баловства, ножкой шаркали. Да и виду солидного, всеща в шрамах и при сапогах начищенных. Вот бабы у них, скажу тебе, были нехорошие. Помню одну:

форсу напустила, а у самой каблук отломался, идет-переваливается: рупь-пятьдесят, рупь-пятьдесят. Никакого в них дородства не было, гонор один да визг.

- Бог с ними, Глаша, - остановила ее Машенька. - Налей лучше выпить.

Глаша засуетилась, достала бутылку, заткнутую бумажной пробкой, две картошины, невесть откуда взявшийся соленый огурец и налила Машеньке полстакана. Все это она проделала с той щедрой услужливостью, с какой русский человек заботится о чужой выпивке.

- Не в меня Авдейка пошел, - сказала Машенька. - И не в Дмитрия. Уж не в деда ли этого бешеного?

- А и неплохо. Хоть куда мужик, даром что битый!

- Типун тебе!

- Да ты выпей, Машенька-мама.

Машенька выпила и благодарно улыбнулась.

- Полегчало? - спросила Глаша. - И чего ты себя мучаешь? Баба молодая, хоть куда, мужики поди слюни пускают. А ты - в слезы. Было бы чего. Парни всегда от рук отбиваются, а теперь и подавно - война.