Но Василий Дмитриевич стоял на своем: "Ничего, жена, живы будем - не помрем. Советская власть не даст в обиду. Овечье молочко коровьему не уступит... И поросят держим... Картошкой запаслись. А в Ленинграде вон что делается... Такие же, как наши, детишки с голоду мрут"... Дмитриев сел, закрыл рукой глаза, чтобы не видели люди слез. Но такое не скроешь. Раз такой человек слез не сдержал, корову отдал, значит, худо в Ленинграде.
А Дмитриев, справившись с волнением, снова поднялся и, словно не было на сходе председательствующего из райкома, взял бразды правления в свои руки.
- Ладно, бабоньки, довольно реветь. Считай, все высказались. Плачете значит, в положение города Ленинграда вникли полностью. Предлагаю записать в решении, что все мы, не жалея, отдадим Ленинграду по коровьей или бараньей туше и прочего.
Не ожидая призыва к голосованию, в ту же секунду взметнулся лес рук.
...Часом позднее на аэродроме Таиров увидел, что привезли крестьяне. На санях поместились не только коровьи и бараньи туши, но и кадушки со сметаной, солониной, топленым маслом, клюквой, сушеным картофелем, аккуратно завернутые в льняные платки шерстяные вещи, солдатские кисеты (когда только сшить успели?!), теплые портянки. Словом, кто что имел, тем и делился.
Мошенцы положили почин. Вслед за ними потянулись длинные обозы из других близлежащих районов.
Санные обозы текли на Хвойнинский аэродром, напоминая ручейки, впадающие в реку. Свое начало они брали на южной границе района, у деревни Меглицы. После Мег-лиц присоединялись колхозники деревень Мышлячье, Жерновка, Савино, Тимонино... По дороге вдоль реки Увери обозы все дальше забирали на север к райцентру Мо-шенское. На отрезке Мошенское - Мелехово в этот поток вливались крестьяне из деревень Михеево, Дорохово, Устрека, Яковищи, Закарасенье. А там уже до Хвойной - рукой подать. Миновав Погорелово, Мелехово, обозы по тракту проезжали Задолье - самую большую деревню Хвой-нинского района, где их поджидали крестьяне близлежащих хуторов. Дальше проезжали деревни Шилово, Савино, Бельково и, миновав хорошо накатанную дорогу, попадали в райцентр. До аэродрома оставалось от силы полчаса езды...
На аэродроме к Таирову подошла голубоглазая девушка в ладном полушубке и белой шерстяной шапочке. Назвалась Аллой Захаровой.
- Вам привет от Вали Костиной. Она и секретарь райкома комсомола Федя Сысоев из Боровичей тоже с комсомольским обозом в Хвойную едут...
Таиров догадался, что перед ним секретарь Пестовского райкома комсомола. И еще он узнал, что боровичские парни останутся в Хвойной, вольются в аэродромную бригаду грузчиков, которой руководит бухгалтер райисполкома И. Ф. Фомин.
- Значит, прибыл из Пестово комсомольский обоз. Молодцы, ребята, похвалил Таиров.
- Прибыть-то прибыли, - сказала Захарова. - Только вот в конторе "Заготскот" затор образовался, не успевают принимать мясо от колхозников.
- Сейчас же поеду разберусь, - сказал Таиров. Никто не рассчитывал, что обозы потекут непрерывным потоком.
Чтобы в морозную погоду не задерживать людей подолгу на приемке продуктов, Таиров распорядился вдоль границы аэродрома, поблизости от стоянок самолетов, расставить под соснами столы. Возле них установили амбарные весы. Уполномоченный Военного совета строго предупредил приемщиков мяса:
- Чтоб каждому колхознику была вручена квитанция. Объясните людям: государство в долгу не останется. И адреса чтобы записать не забыли...
Не так давно, находясь в Мошенском и Хвойной, мы проехали по маршруту тех санных обозов, снаряженных мошенскими колхозниками в помощь Ленинграду.
Особо памятной осталась встреча с бывшим председателем Задельского сельсовета Андреем Николаевичем Николаевым и его дочерью Анной Андреевной. У них почти вся родня живет и поныне в деревнях и на хуторах Мо-шенского района. И не было семьи в большом роду Николаевых, которая бы тогда, в ноябре сорок первого, не откликнулась на просьбу местных властей, обкома партии, Военного совета Ленинградского фронта.
Андрей Николаевич и его дочь хорошо помнят и вечерний сельский сход, и речь, которую произнес М. А. Таиров, и ночные санные путешествия.
На другой день после схода шестнадцатилетняя Анна выпросила у отца малые сани, предназначенные для праздничных выездов.
- Запрягу Белянку, отвезу на аэродром баранину, кадки с солониной и клюквы прихвачу, - сказала она. - На самолет не возьмут - раненым в госпитале сгодится...
Спустя сорок лет нашли мы Анну Андреевну в Ленинграде (она работает маляром на машиностроительном заводе имеии Котлякова) и попросили рассказать о том, как она возила продукты в Хвойную.
- Дядья мои, Александр, Михаил и Ефим (он воевал под Ленинградом, был тяжело ранен в начале войны и возвратился по "чистой" домой), завернули к нам во двор глубокой ночью, - вспоминает Анна Андреевна. - Отец хотел было затащить дорогих гостей в дом, попотчевать с дороги чайком. "На обратном пути не объедем, а сейчас мешкать нельзя", - ответили дядья.
Ехали гуськом. Сна - ни в одном глазу. Впереди нас и позади скрипят полозья, пофыркивают лошади да бубенчики позванивают, душу веселят. Когда показалась Хвойная, повалил снег.
Прибыли на аэродром, уже начало светать. Моя Белянка заметалась, чуть из оглоблей не выскочила - страшно испугалась гула самолетного. Моторы ревели, хоть уши затыкай. Кое-как успокоилась, присмирела Белянка. А я сгораю от любопытства. Гляжу во все глаза - самолеты рассматриваю. Сроду таких большущих раньше не видывала. Может, это они и проносились над нашей деревней Шилово. Верно, к Ленинграду и летели. Только с земли они не казались такими большими. Вообще-то о летчиках, их геройских делах мы слыхали от старших. И про Ленинград знали: письма солдатские оттуда приходили в деревню.
Подъехали мы со своим грузом поближе к столам с амбарными весами. Гляжу, рядышком знакомые парни из соседней деревни мясные туши в штабеля, как дрова, складывают. И разом бирки вывешиваются с указанием общего веса сложенных туш. Потом, вижу, к самолету, метрах в пяти от нас, мужчины молодые подошли. Все в меховых комбинеаонах, шлемах, унтах. Высокие, видные собой. Вот они, летчики, какие! - думаю. В любого влюбиться можно. Взяло меня удивление. Как это летчики - и вдруг наравне с грузчиками стали тушу коровью переносить. Потом одному из них, самому высокому и красивому, вручили бумагу, видно, накладную на груз, который велено было затаскивать в самолет. Теперь-то я понимаю, этот летчик был у них за старшего, командиром экипажа.
Смотрю, наша очередь подошла разгружаться. Дяденька один, что мясо взвешивал и накладную летчику отдал, машет рукой отцу: "Давай-ка поскорей управляйся, очередь не задерживай". "Хорошо, мы мигом управимся". Это, оказывается, был бухгалтер райисполкомовский. Отец объяснил: он на аэродроме в Хвойной бригадой грузчиков руководит.
...Подошла наша очередь. Отвернула я половики, слышу, кто-то из дядьев, кажется дядя Ефим, чуть слышно ахает, словно беда какая случилась. Так и было. Видим, из одного самолета летчик выносит на руках девушку, а сам белый весь. Девушка-то на руках у него была, оказывается, мертвая. В пути умерла. От истощения. Вот что фашисты проклятые творят... А рядом, вижу опять же летчики ведут под руки женщин и стариков, чуть живых. Лица у всех желтые.
Перевела взгляд на отца. Он стоит окаменелый. Никогда я больше не видела его таким. Вот как может горе людское придавить. И только здесь, на аэродроме, по-настолщему дошло до всех нас, что происходит в Ленинграде. Кажется, все бы отдали, не задумываясь, только бы уберечь, спасти ленинградцев от голодной смерти.
- За работу, мужики! - громкий клич вывел нас всех из оцепенения.
Сначала разгрузили отцовские сани. Взгромоздили коровью тушу на весы. Мужчина в штатском тут же протянул отцу квитанцию: "Держите, товарищ дорогой. Спасибо большое. Придет час, рассчитается с вами государство за мясо". Отец нахмурился, отмахнулся от протянутой бумажки. "Зачем обижаете? Оставьте себе эту квитанцию. Мы не продавать мясо привезли, а людей от голода спасти". Отца поддержали и дядья мои Александр, Михаил и Ефим: "Не нужны нам квитанции. Ни за что не возьмем..."