Передал просьбу Андрея Александровича Жданова как можно больше продуктов, мяса в первую очередь, перебрасывать в Ленинград по воздушной дороге. В Хвойной ждут продукты летчики транспортной авиации.
Двести тонн мяса - такова суточная норма перевозок, установленная Государственным Комитетом Обороны. И еще сказал Таиров, что самолеты, которые совершают ежедневно героические рейсы в Ленинград, были отозваны с фронтов, где каждая машина - на вес золота, и нельзя допустить, чтобы они улетали в Ленинград полупустыми. Это было бы преступлением перед ленинградцами, перед Родиной, которая в трудный для Ленинграда час без колебаний дала десятки самолетов во имя спасения города.
- Все, кто что может, - Таиров на мгновение прервал речь, посмотрел на примолкших сельчан, - везите, дорогие товарищи, на аэродром в Хвойную. Умирают оказавшиеся в кольце блокады люди, тысячами умирают героические защитники Ленинграда.
Произнес эти слова Таиров и перевел дух. А сам не сводит глаз с лиц собравшихся сельчан. Тишина. Все молчат. "Ну, - подумал он, - плохим ты оказался агитатором, Таиров". Но вдруг он заметил, что женщины, одна, другая, третья, не сговариваясь, утирают слезы. Значит, дошли до сердца его слова. А что не сразу откликнулись, оно и понятно.
До сих пор звучит в ушах Михаила Алексеевича хрипловатый, приглушенный голос пожилого колхозника - инвалида, многодетного отца: "Чего там?! Родные наши русские, советские люди помирают. Да разве ж мы не поможем?"
Выступивший умолк. Дрожащей рукой вынул из ватника платок, утер слезы, виновато повертел головой, стыдясь своей слабости. Потом взял себя в руки, встряхнулся, засунул платок в карман. Повернулся к жене и, словно убеждая ее и всех собравшихся в особой важности принимаемого решения, произнес:
- Завтра, люди добрые, снаряжу розвальни, повезу коровью тушу для ленинградцев...
Сход одобрительно загудел.
- Теплые вещи - шерсть, валенки нужны? - спросила сидевшая рядом сухонькая пожилая женщина.
Так же неожиданно она умолкла. Достала платочек, развернула. А в нем похоронка.
- Прочитай, желанный, - протянула она бумагу Таирову.
Михаил Алексеевич, не скрывая волнение, стал читать вслух: "Ваш сын красноармеец-телефонист Леонтьев Владимир Павлович, уроженец Мошенского района Ленинградской области, рождения 1924 года, в бою за социалистическую Родину, верный военной присяге, проявив геройство и мужество, пал смертью храбрых"...
Пока Таиров читал похоронку, в доме стояла мертвая тишина. Потом люди зашевелились, заговорили.
Кто-то подсказал, что эта колхозница проводила на войну еще мужа и второго сына.
Пока участники схода приходили в себя, женщина, немного успокоившись, снова спросила насчет теплых вещей.
- Вдруг и моим, сынку и мужу, что-нибудь попадет, - заключила она.
- Возьмут, мамаша, обязательно все возьмут, - повторил Таиров.
- А туши как везти - целиком или разделанные? - продолжались вопросы.
- С рогами и с копытами везите. Из них тоже студень получается. Кожу сдирать не надо, и она в пищу пойдет.
Приступили к голосованию, больше для порядка. Практически решение было уже принято.
Условились, что санные обозы уйдут уже на другой день, в ночь, чтобы к рассвету загрузить самолеты.
В эти два дня, которые Таиров пробыл в Хвойнинском и Мошенском районах, буквально во всех деревнях восточных районов области прошли сельские собрания с одной и той же повесткой дня: "О сборе продуктов питания от населения в фонд помощи Ленинграду". И хотя случались кое-где досадные просчеты, которые тут же исправлялись, жители с редким единодушием откликнулись на обращенный к ним призыв протянуть руку помощи ленинградцам.
Квитанции, товарищ, не нужны...
А. А. Жданов, выслушав очередной доклад уполномоченного Военного совета Ленинградского фронта по воздушным перевозкам М. А. Таирова о ходе сбора и транспортировки продуктов в Ленинград, о проявлении высокого патриотизма колхозников Мошенского, Хвойнинского, Пестовского, Любытинского, Боровичского и других восточных районов области, попросил передать трудящимся этих районов сердечную благодарность от ленинградцев за помощь. "Ленинград никогда не забудет их подвига", - сказал он.
То раннее ноябрьское утро не изгладится в памяти Таирова. В четыре утра он был уже на ногах. И хотя сельские собрания прошли удачно, все равно сверлила мысль: "А вдруг запоздают мошенские?" Да и за дальние, глубинные хозяйства Пестовского района, например, он не мог твердо поручиться.
Правда, в этот район выехала секретарь обкома комсомола В. Г. Костина, которую Таиров хорошо успел узнать за время совместной работы в комиссии обкома. Валентина взялась организовать в Пестовском и Боровичском районах комсомольские санные обозы с мясными продуктами. Женщина она энергичная, душевная, знает, к кому как подойти. И все-таки одолевали сомнения.
Крестьян на всех собраниях просили: обозы должны уйти на другой же день в полночь. Как по тревоге, на выполнение боевого задания. А это и было самое что ни на есть боевое задание. И каждый рейс самолета в блокадный Ленинград означал пусть маленький, но вклад в выполнение воздушной операции, имевшей такое огромное значение для ленинградцев. К выполнению этой операции кроме главной ее силы - экипажей транспортных самолетов были причастны десятки тысяч людей. И уж колхозников-то северо-восточных районов никак нельзя было назвать какой-то подсобной, вспомогательной силой. Напротив, их участие становилось чрезвычайно важной составной частью работы этой в те дни единственной коммуникации блокадного города.
Но как ни удачно прошли собрания, тревожное чувство не покидало Михаила Алексеевича.
- Быстро одевшись, - продолжает свой рассказ М. А. Таиров, - поехал к дороге на Мошенское. Едва выехал на тракт и, заглушив мотор, вышел из машины, как послышался отдаленный звон бубенцов, лошадиное ржание.
Неужели едут? Вгляделся. И сразу стало легче на сердце. Вдали по снежному полю вытянулся санный обоз. На какое-то мгновение возникло странное ощущение - будто нет никакой войны и едут себе, не торопясь, мошенские крестьяне, предвкушая веселый, суетный базарный день.
Я подождал, пока возница, возглавлявший обоз, поравнялся с ним. Тот восседал на передке саней, старательно крытых разноцветными домоткаными половиками. Бородатый крестьянин потягивал самокрутку. Был он одет в добротный овчинный полушубок, подпоясанный алевшим кушаком, в черные валенки с отворотами. К оглобле прикрепил флажок, а к дуге - плакат: "Дорогим ленинградцам - от мошенских колхозников".
Я сразу признал в нем того многодетного колхозника, который первым выступил на сходе в сельсовете.
Точно не веря своим глазам, спросил возницу:
- Откуда едем? Что везем?
- Как откуда? - весело откликнулся колхозник. - Из Мошенокого. На плакате прочти-ка, что написано... Чай, не узнал меня в тулупе да шапке. Везем, дорогой товарищ, мясо. Отверни половичок-то, глянь... Как велено было - коровью тушу с рогами, копытами везу... Вон сколько нас!
Он оглянулся, горделиво повел рукой.
- Весь район поднялся на такое дело...
Обоз неторопливо двигался в сторону Хвойной. Занималось утро. Встречный порывистый ветер доносил с аэродрома гул самолетов - наверное, авиамеханики опробовали моторы... Уже скрылась из виду подвода головного бородатого возницы. И будто эхом отдались сказанные им слова: "Весь район поднялся на такое дело". Среди обозников были все больше подростки да девчата. И еще нескольких пожилых крестьян заметил Таиров. Добродушными окриками понукали они лошадей: "Ну-у! Пошел веселей", "Давай, давай, желанный, поторапливайсь!.."
Возможно, в эти минуты ехал к аэродрому на санях, груженных мясом, сметаной, сушеным картофелем, и житель деревни Ронино Кушаверского сельсовета Василий Дмитриевич Дмитриев, чем-то внешне похожий на вожака обоза.
От инструктора Хвойнинского райкома партии Матрены Тимофеевны Зайцевой Таиров узнал, как прошел сход в этой деревне. Она рассказала о колхозном бригадире коммунисте В. Д. Дмитриеве, отце восьмерых детей. Не речист, угрюм был бригадир, но уважали сельчане его за доброту, за то, что работал, себя не жалея. А ведь очень тяжело болел человек. Легкими страдал. Но в Ронино на сходе Василий Дмитриевич, можно сказать, задал тон разговору, сразу в нужное русло его направил. А и сказал-то всего одну малость. Но как! Встал Дмитриев, отвесил поклон односельчанам, районным представителям. Сказал, что отдает ленинградцам корову. Все так и ахнули. Жена за голову схватилась - и в слезы: "Опомнись, говорит, Васенька, в своем ли уме? У нас же кроме тебя и меня - восемь ртов. Чем ребятишек кормить будем?"