Я прижала руку к пылающему лбу.
Николка потер виски и обнял меня за плечи. Дурная мысль пронеслась в голове: эти руки обнимали чужую женщину, эти пальцы в восхищении скользили по ее телу.
— Анненька, — мучительно сладко говорил он, и мерещилось мне, будто сам демон искушения сидит рядом и вглядывается в душу мне ненасытными глазами, — возьми и убеги с ним.
— Что ты говоришь?
— Убеги. Брось мужа. Напишешь ему письмо, извинишься, объяснишь, что любишь другого мужчину.
— Это бесчестно. Прекрати.
— Любомирский любит тебя. И тебе нужен человек, с которым ты почувствовала себя… — он сделал паузу, обдумывая следующее слово, и слово было банальным, — женщиной.
— Николай, поздно уже говорить о Любомирском.
— Ты не сказала мне самого главного.
— Милый мой! Николка! Как я понимаю тебя! Но твои старания и слова напрасны. Я ничего не изменю в своей жизни. И не потому, что ленива или боюсь. Нет! Я сама ничего не хочу менять.
— Но почему, Анна? Объясни!
— Николка, ты идешь напролом. Так нельзя. Одно дело сказать — уйди от мужа, будь с другим. И совсем иное — уйти от мужа, быть с другим. Что мне греховное падение? Душными июльскими ночами я не находила себе места. Супруг подходил к моему креслу, трогал за руку. Я говорила про головную боль, недомогание, дурное расположение духа. Но однажды прямо сказала ему: «Заведите себе любовницу». Он вздрогнул. «Непременно», — пообещал он и больше не тревожил меня.
Летом много времени со мной был Вадим Александрович. И он, как ты сейчас, тоже был бесстыден. Говорил: «Поедемте в Париж. На неделю, на месяц, на всю жизнь. Вы и я. Ни о чем не задумываясь, возьмем и уедем! Хотите?» Я смеялась, говорила: «Ах, Вадим Александрович, конечно, хочу! Но не поеду!» Может, я не люблю его? Если бы любила — уехала бы, наверно. Отдалась бы ему в вагоне. Бродила по парижским улочкам, немая от счастья. Что же мне делать, если я не люблю Вадима Александровича? На какой шаг ты меня толкаешь? Боже мой, что я говорю? Да я все его письма ко мне помню! До строчки, да сгиба… Я люблю его. Люблю… Но Николка смотрел на меня с тревогой, недоумением и во всем его облике сквозила жалость ко мне. Нехорошая жалость — как к беспомощному существу, которое запуталось в собственных следах и теперь ходит по кругу.
Утром следующего дня я встала рано, решила принести Николаю чай в постель. Кухарка приготовила мне поднос, и я пошла на второй этаж, неумело балансируя на ступеньках. В дверях его комнаты я столкнулась с Таней. По тому, как поспешно она запахнула на груди шаль, я неожиданно поняла, что вошла в Николкину комнату она еще вчера.
Она замерла, опустив голову.
— Таня, — прошептала я. Я не поняла до конца, что произошло. Таня не могла… Николка не мог… Господи, все сошли с ума, и я в первую очередь. — Таня! — шепотом воскликнула я, перепугавшись за нее.
Она молчала, не глядя на меня.
— Он тебя обидел?.. Он… Что он сделал с тобою, бедная моя девочка?..
— Нет, — расплакалась она. — Нет, не вините его! Она принялась защищать Николку. Если бы я начала бить ее по щекам, это бы ее не удивило. Но я испугалась за нее. Боялась искренне и всерьез, зная хрупкость Тани и ее строгую мораль.
— Это я, — повторяла она. — Я сама пришла к нему! Сама! Он ни в чем не виноват! Простите! Простите меня, Анна Николаевна!
Я закусила губы.
— Как сама? — не поняла я. Поднос прыгал у меня в руках. — Не бойся, скажи мне правду, Таня. Он обидел тебя? Николай привел тебя в комнату силой?
— Нет, нет… Вы не поймете… Он — с войны. Под смертью ходил, смертью дышал. Он не имеет греха за собой в эту ночь… Я все на себя взяла. Устал он. Только женщина сможет спасти мужчину. Я увидела его и подумала, что если он приедет из дома на войну, то и погибнет тут же. Ему моих сил надолго хватит… Я ему все отдала. Вы простите меня…
И она, пошатываясь, ушла в свою каморку. Я проводила ее взглядом, действительно ничего не понимая. Вошла к Николаю в комнату. Поставила поднос на ночной столик, неловко звякнули блюдца и серебряные ложечки. На смятой постели Николай блаженно обнимал подушку. Услышав посторонние звуки, пробормотал.
— Не уходи, Танечка…
И увидел меня. Сел на подушках резко.
— Что ты так на меня смотришь, сестра?
С размаху я ударила его по лицу, но пощечина получилась смазанной и нелепой. И я разрыдалась.
— Таню жалеешь? — спросил он. — А кто бы меня пожалел. Не надо мне твоей жалости. Я ласки хочу! Просто, чтобы кто-то поцеловал и в глаза посмотрел без спешки! А ты — ледяная. Мимо смотришь. Своими мыслями занята. Любишь своего Вадима и люби сколько душе угодно. Только плохо у тебя получается. Ты — страдаешь, он — места себе не находит! Где счастье от вашей любви? Где оно? Ты виновата.
Скупая ты. От тебя тепла не дождешься. Сиди со своими прелестями до старости. А я в глыбу льда не желаю превратиться! Я Тане благодарен! Я ее никогда не забуду!
Он сидел на кровати — очень молодой и красивый, как языческий бог. Плечи его были широки и сильны, а на коже оставались еще следы смятой простыни.
— Может быть, и женишься на ней! Мезальянса в нашем роду еще не было! Может, откроешь моду на прислуге жениться! — сквозь слезы обиды крикнула я ему в лицо.
— Думаешь, ей нужны мои подачки, вроде женитьбы? Сама говорила мне, что Таня у тебя святая. Да она Богу одному принадлежит. Поэтому такая добрая и щедрая. Она за эту ночь все грехи мои замолила!
— Безумец! Зачем ты сделал такое!..
— Замолчи, ты не смеешь мне указывать. И только потому, что никого и никогда не сумела полюбить по-настоящему! Мой тебе совет — езжай к мужу! Не будет тебе счастья с Любомирским. Он бросит тебя через месяц. И правильно сделает! Ты — чужая для любви. Муж же твой — человек спокойный и обстоятельный. Он простит тебя и смирится со всем, только бы видеть тебя рядом с собою. Может, ты его и сумеешь немного полюбить. И оставь Любомирского! Отпусти его. Не виноват же он в том, что был идиотом, когда влюбился в тебя, совершенно не зная, кто ты на самом деле!
— Я думала, что ты — святая! — кричала я на Таню, будто она сама убедила меня в собственной святости. — Ты не святая, ты… ты — девка. Грязная девка! Ты спала и с моим мужем тоже? Отвечай мне!
— Нет.
— Грех тебе, Таня! Такой грех, что ты и в жизни его не отмолишь! Грех!
— Что вы мне о грехе говорите! Вы не Бог. И я не Бог. Только нету греха за мною. Нет! Слышите, Анна Николаевна! Грех — это когда без любви, а я шла к Николаю Николаевичу по любви и от любви! Из милосердия, из любви к вашему брату.
— Замолчи, — приказала я.
Пришел Николай. Оперся о косяк. Лицо грустное. Таня посмотрела на нас с ним. Начала собирать вещи в узел. Не смущаясь моего и Николкиного присутствия, положила белье, чулки, два платья, свою вторую шаль.
— Простите меня, коли что не так.
— Я отвезу тебя, Таня, — мягко сказал Николка, останавливая ее в дверях.
— Не надо, Николай Николаевич, — попыталась воспротивиться она.
— Отвези ее, Николка! — закричала я. — Отвези с глаз моих долой! Навсегда! Отвези ее в публичный дом, где место таким тварям, как она.
Не знаю, что на меня нашло. Злость с полной силой овладела мною. Мне казалось, чем сильнее я накричу на Таню, тем спокойнее на душе у меня станет. Но покой не приходил. Мне казалось, что Таня украла у меня тайком что-то важное, дорогое, милое сердцу. Я ненавидела ее. И не понимала почему.
Но потом я увидела в дверях гостиной ее и Николая, уже одетых, готовых уехать. И все поняла, с ужасом зажала рот ладонями, чтобы не закричать. Но крика все равно не было.
— Николка, вернись, — прошептала я, но шепот мой никто не услышал.
Я поднялась с трудом в свою спальню и сидела там без движения в старом глубоком кресле, пока за окном все предметы не слились в одно темное месиво. Я поняла причину своей ненависти к Тане. И мне было страшно признаться в абсурдности причины. Таня отняла у меня Николку. До сей ночи он был только моим, и ничьим больше. Бог с ней, любовницей, с которой он расстался. Я никогда не видела ее и вряд ли увижу! Но Таня! Хлопотливая и молельная девушка, которая с легкостью жертвовала собой ради меня, не должна была так грубо оступиться. Николка только мой, и не надо отнимать его в стенах моего же дома. Я люблю его, и никто не сможет его полюбить сильнее меня! Никто не имеет права смотреть на него, дышать тем же воздухом, что и он, если я не разрешу этого! Но Таня посмела! Ревность заглушила во мне голос разума, ревность жестокая, черная, неблагодарная, убила все. Породила на пепелище ненависть. Обрушила на меня зловонный поток грязи.