Из дворян? Мертваго смягчился. Вспомнил плечи — и смягчился еще. Про эту не скажешь: консервная банка.

Солдаты шарили по комнате. Один ткнул штыком под кровать.

— Осторожней, кота не убейте, — спокойно уже сказала девушка.

И поручик прикрикнул озабоченно:

— Легче там, в самом деле, Матвеев…

Матвеев осклабился:

— Кот нам ни к чему, вашбродь. Вот ежели б бонба. Бонбы нет у вас, барышня?

Он спросил шепотом, и голос был такой просительный и жадный, что девушка улыбнулась. Она ответила тоже шепотом:

— А на что вам?

— Помилте, — торопливо подхватил солдат. — За которую бонбу, ежели найдешь, десять рублей награды дают. Капитал!

— У меня — нет, — по-прежнему улыбаясь, прошептала девушка. — А вообще — поищите…

Солдат приподнялся, метнул глазами на стену:

— Там, что ли?

И, не дожидаясь ответа, торопливо вышел. Следом за ним, толкаясь, заспешили солдаты.

Мертваго кончил пересмотр бумаг. Ничего. Обыкновенное учительское. Он подошел к кровати и спросил, опустив почти любезной улыбкой губу:

— Вы… помощница учительницы Рейн?

— Да, — подтвердила девушка, и ресницы ее дрогнули.

Но поручик думал о своем. Он не заметил дрогнувших ресниц.

— Она… высокая, бледная?.. Худая?.. Узкая?.. Чуть не сказал: в бедрах. Но вовремя спохватился.

— Да, — опять односложно ответила девушка.

— Она — революционерка?

— Да.

— Она живет… вместе с вами?

— Да. — Девушка выпростала руку из-под одеяла — опять блеснуло перед глазами поручика белое круглое плечо — и показала на стенку. — В соседней комнате. Там.

За стенкой затопотали, и чей-то голос, испуганный и радостный, гаркнул:

— Вон она где!

— Держи! — крикнул поручик и ринулся к двери. Вторая комната была светлее и шире. Солдаты сбились в кучу у шкафа. Они расступились испуганно, когда подбежал поручик. Унтер-офицер проговорил, извиняясь:

— Ошибка вышла, вашбродь. Мы подумали… она самая: бонба. А оказалось — банка консервная, только и всего.

Мертваго осмотрелся. У стены стояла кровать, постланная, нетронутая.

Он круто повернулся и пошел назад. Дверь в комнату Званцевой была заперта. Он стукнул. Голос, смеющийся, ответил:

— Подождите. Я одеваюсь.

— Вы шутку шутите?! — хмуро крикнул сквозь дверь поручик. — Мы на обыске, и мне некогда ждать.

Голос откликнулся:

— А вы разве не будете — чай пить?

— Чай? — Мертваго дернул головой от неожиданности. Но тотчас улыбка расползлась по широкому его лицу. Э, была не была!

Он поманил пальцем старшего унтер-офицера:

— Выводи людей. Оцепи поселок. Никого не выпускать до моего приказа. Подозрительных задерживать и направлять сюда. Ежели кто побежит сквозь цепь — стрелять. У школы оставь наряд человек пять: они могут мне понадобиться. Здесь надо каждую щелку обшарить. Я этим займусь сам. А потом обыщем поселок.

— Слушаюсь. — Унтер-офицер ухмыльнулся понимающе. — Будьте благонадежны, вашбродь. Оцепим — мышь не проберется.

Вечерело, когда Мертваго со взводом возвращался в Люберцы. Солдаты шли вольно, перебрасываясь шутками. Обыск в поселке дал по всем признакам неплохие результаты: левофланговый в третьей шеренге даже пошатывался чуть-чуть, что определялось отнюдь не качеством дороги. Весел был и Мертваго. Строга — никаких вольностей! Даже дико: в наше время — и такая невинная девушка! Но мила. В общем, он неплохо провел время.

Мысль о "консервной банке", затерявшаяся в воркотне со Званцевой потому что поручик Мертваго недаром считался самым легкомысленным офицером 1-й гвардейской дивизии, — вернулась, однако, тотчас, как только забелели вдали станционные здания и поручик увидел подтягивавшуюся к ним с противоположной дороги, из-за железнодорожного полотна, пехотную колонну. Впереди разношерстной толпой шли люди в вольной одежде: очевидно, арестованные.

Не доходя станции, под самыми окнами ее, взвод обошел три руки разметавших трупа…

На платформе дымила походная кухня, толпились, похлопывая черными суконными рукавицами, солдаты. У стены, оцепленные сильным конвоем, стояли и сидели густой толпой арестованные. Мертваго с замиранием сердца осмотрел толпу, разыскивая бледное, узкое лицо, запавшие, в темных кругах глаза. Нет, кажется, нет…

— Где полковник?

— В телеграфной, ваше благородие.

В дверях телеграфной Мертваго столкнулся с батальонным адъютантом. Адъютант посвистывал весело. Мертваго спросил:

— Все вернулись? Адъютант кивнул:

— Да. В ночь едем дальше, на Голутвино.

— Ну, а здесь как? — Поручик запнулся: прямо спросить о том, что его волновало, он не решился. — Удача?

— Как сказать! — Адъютант подмигнул. — Пятнадцать убитых, семьдесят девять временно пленных. Троих мы уже расстреляли, видели? И в пассажирском зале двое валяются: Риман их собственноручно кокнул.

— Женщина? — спросил, холодея, Мертваго.

— Зачем? — удивился адъютант. — Нет. Один — запасный фельдфебель… в форме, сукин сын… Можешь себе представить! А второй просто так: вольный, рвань. Женщин вообще ни одной не взято. Ты с рапортом? Иди. Полковник пока свободен. Сейчас будет допрашивать последнюю партию, майеровскую.

Мертваго вошел. Риман улыбнулся ему навстречу, и на душе поручика окончательно стало легко.

— Набирается понемножку… — Риман кивнул на лежавший перед ним список: "Расстреляны на станции Люберцы", и Мертваго увидел на первом же месте прямым и твердым римановским почерком: "Рейн, А. П., учительница".

— Как у вас?

Мертваго засмеялся счастливым смехом:

— Откопал жандарма из погреба. Он вам докладывал? По обыску в поселке найдено… некоторое количество оружия. В школе — как и следовало ожидать ничего. Помощницу Рейн я задержал первоначально. Но она оказалась невинной.

Смерть Грошикова

— Капитан Майер! Это все ваши? Поставьте их в ряд…

Риман подошел к отдельно стоявшей кучке арестованных. Их было одиннадцать. С ним вместе подошел жандарм — тот самый, погребной Якубиков.

— Все взяты вместе?

— Так точно. В трактире. Слесаря: с завода Пурдэ. Кроме одного. Майер показал на высокого бритого мужчину в шубе.

— У этого при задержании отнят револьвер. По фамилии он Поспелов.

Риман кивнул:

— В сторону. Так. Слесаря? Значит, совещание было?

— Помилуйте, ваше превосходительство, чай пили. А я и вовсе сторона. Даже не за ихним столом и сидел. Риман оглянул говорившего:

— Ты что — мужик? Крестьянин обрадованно закивал:

— Православный, как же! Деревня тута — рукой подать: меня всяк человек знает.

— Как же ты, православный, на такое дело пошел? — Полковник покачал головой. — К слесарям припутался? А ну, стань в сторонку, к высокому.

Он помолчал, всматриваясь в лица. Потом протянул руку и ткнул в грудь молодого рабочего:

— Этого.

Майер зацепил рабочего пальцем за воротник под бороду и отвел к высокому и крестьянину. Риман сделал шаг вправо вдоль шеренги:

— Этого. Еще шаг. — Этого.

Дойдя до левого фланга, он окликнул:

— Сколько, капитан?

— Шестеро, господин полковник.

— Маловато. — Риман снова медленным шагом пошел вдоль шеренги. — Разве вот этого?

Майер подошел и взял за плечо худого низкорослого рабочего в заплатанной, но опрятной короткой ватной куртке.

Риман усмехнулся:

— В чем душа держится, а туда ж… бунтовать! Приобщите его к коллекции.

Он оглядел очень пристально четверых остальных и махнул брезгливо рукой:

— Эти — действительно случайные. Гоните их в шею. Пусть за нас Бога молят.

Отвернулся и пошел к вагону. Майер догнал:

— Кому прикажете… экзекуцию?

Риман ответил на ходу:

— Вы начали — вы и кончайте. Возьмите полуроту.

— Постойте-ка, полковник! — окликнул голос. Риман обернулся. Высокий шагнул к нему, запахивая шубу. — Ну ежели пришло к тому, чтобы помирать, так помирать под собственным именем. Я — Ухтомский.

По платформе прошло движение. Даже у Римана чуть дрогнуло лицо. Об Ухтомском, о том, как он вывел поезд с железнодорожной дружиной под перекрестным пулеметным и ружейным огнем, прорвав наглухо, казалось, мертвой хваткой замкнутое кольцо царских войск, по Москве уже слагались легенды.