А весло?! Валька тогда понял, почему самых отъявленных негодяев ссылали раньше на галеры.
Четырехметровый деревянный "движитель" десятивесельного баркаса стал для него настоящим кошмаром. Больше того: весло казалось неким символом издевательства над здравым смыслом вообще! Век электроники, атомной энергии, космических свершений - и тут же рядом тяжеленная деревяшка, дико изматывающая работа:"Нав-вались!!!" Распухшие пальцы, лопнувшие пузыри на ладонях, словно изломанное на дыбе тело - жутко вспомнить! Правда, кое-какая силенка потом появилась, этого не отнимешь...
И все-таки самым трудным для него было не это. Главным оказалось то, что он, Валька, начал катастрофически быстро терять уважение к самому себе. Над ним - над ним! - смеялись. Правда, без злобы, добродушно, даже сочувственно, но смеялись же! Было, однако, и хуже...
В одно из воскресений, помнится, проводили общий заплыв, тренировались к Дню флота. Где-то на середине дистанции Валька с нее сошел: повис на борту страхующего яла, чувствуя, что не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой. Ребята тогда сочувственно промолчали, но через два дня, когда смену по штормовой тревоге бросили на спасение плавсредств, Вальку из строя вывели: ненадежен. Забившись в щель между стеллажами в баталерке, он ревел, как второклассник...
Валька сник. Это слово, пожалуй, наиболее точно соотсетствовало состоянию, в котором он тогда пребывал. И все-таки он еще не терял надежды: вот будет выпуск, будет служба на боевом корабле, и уж там-то! А оказалось... Оказалось, что и здесь, на лодке, Валька ощущает ту же свою... второсортность, что ли? Служба то и дело требовала действий, уверенных и энергичных. И - не получалось! Нет, не в физических нагрузках суть - силы, как ни странно, у Вальки хватало на любые операции! Мучило другое - какая-то проклятая робость в обращении с отданными ему в подчинение могучими силами. Он боялся их, как еще в школе боялся мальчишек, заранее зная: "они" сильнее его! Все!
Он брался, например, за клапан воздуха высокого давления, отлично понимая, что ни на что другое, кроме как "открыть - закрыть" клапан, не способен. Валька решительно проворачивал вентиль, раздавался неистовый "штатный" рев, а у него начинали дрожать руки и помему-то холодело в животе. Казалось, что вот-вот что-то должно случиться и, когда "это" произойдет, он, Валька, не сумеет ничего сделать, ничего! Он не верил себе, в сознании уже четко определилось: любой его успех - случаен. На самом же деле он просто не способен виделись взгляды - снисходительные, насмешливые, сочувственные... Может быть, их и не было вовсе, но Валька их видел. Самому себе можно было признаться: хотелось пророй исчезнуть, уйти куда угодно из этого мира жестких прямых линий. "Как Паниковскому - закрыть глаза!" - с горьким злорадством думает о себе Валька...
Лязгает переборочная дверь. Шлепая сандалиями, по отсеку идет Серега Рыжов. Останавливается в проеме выгородки:
- Конспект на родину?
- Да вот... - растерянно говорит Валька и кладет руку на лист. - Матери надо написать.
- Ха! - подмигивает Серега. - Матери! Да не смотрю я, не смотрю... Матери! Матери - открыточку в месяц, и порядок! Травишь небось какой-нибудь про шторма да тайфуны! По себе знаю: такое иной раз загнешь, что потом сам удивляешься - и чего это без ордена ходишь?
- А что это у тебя? - кводит Валька разговор в сторону.
- Это? - Серега разжимает грязные пальцы. На ладони лежит непонятная железка. - Послесарил маленько: чегой-то блокировка барахлит. Вот - ума ей добавил, пойдет, как молодая! Ну ладно, пиши дальше, писатель!
И снова в отсеке тишина. И снова повис в бессилии кончик ручки над белым, как флаг капитуляции, листом бумаги.
Может, об этом вообще лучше не писать? О чем тогда? О службе - нельзя, хотя она вообще-то и очень интересная - подводник же! О товарищах? О товарищах... Вальке все время кажется, что они, эти, в общем-то, отличные парни, видят его насквозь - его неловкость, постоянную его тайную робость, боязнь в чем-то не сдюжить, промахнуться... Правда, молчат. Из снисхождения?
Взять того же Серегу Рыжова, по прозвищу Мухомор, соседа по койке. Ну да - Серега понятия не имеет о теореме Ферма, считает, что Гайна, Гвиана и Гвинея - одно и то же, и ржет от слов "черная дыра", столь ныне популярных. Все это так. Но зато он, Серега, спокойненько, словно игрушку, крутит метровый ходовой переключатель, бесстрашно лезет в любую коробку и напряжение определяет чуть ли не пальцем: "Во шибануло - на все двести двадцать!" У него потрясающая реакция, завидный аппетит при любом числе баллов и неистощимый оптимизм на пестрой от веснушек - "Мухомор"! - круглой физиономии. Вот и сейчас: "Ума ей добавил!" Раз - и "добавил"! Взял молоток, зубило, рашпиль и добавил! Отличный он парень, Серега, но он - свой этому миру. В отличие от Вальки, он вошел в него, как болт в гайку, и именно потому Вальке с ним и такими, как он, трудно, как трудно, наверное, приемышу в хорошей, доброй, но в чем-то чужой для него семье... Валька снова вздыхает. Потом решительно закрывает тетрадку и идет в центральный пост. Через час ему заступать на верхнюю вахту, так что нужно привести себя в порядок. Валька влезает в шахту рубочного люка, и воздушный поток мягко, по плотно садится ему на плечи - идет вентиляция аккумулятороной батареи...
Поднявшись на мостик, Валька протискивается в узком проходе ограждения рубки и, скрипнув трапом, выходит на пирс.
Над бухтой лежит ночь, и в этой кромешной тьме якорные огни лодки кажутся неожиданно уютными, почти что домашними. У борта корабля еле слышно посапывает море, и шаги вахтенного на пирсе слышны отчетливо и гулко. Через час Валькина очередь размеренно и спокойно двигаться вдоль по-ночному тихого корабля. Однако сейчас верхний вахтенный явно чем-то взволнован. Он то останавливается, то торопливо идет, почти бежит, от одного края пирса к другому.
Валька идет к нему.
- Э, ты чего, Симагин?
- Тихо, - шипит вахтенный. - Слушай!
Ввлька замирает. Шмелем гудит зарядовый щит, изредка плещет между сваями вода, где-то далеок постукивает движок...