Тогда еще не было жарких споров об изъятии больниц из ведения религиозных учреждений и не прозвучало требование: "Вон священников, долой распятия, гнать монахинь!" Увы! Вскоре они были изгнаны, о чем я только пожалел. Без сомнения, у монахинь были свои недостатки. Четки были им привычнее щеточек для ногтей, и пальцы они погружали в святую воду, а не в карболку - всемогущую панацею наших хирургических палат тех времен. Но их мысли были возвышенны, а сердца чисты, и они Отдавали свою жизнь работе, не прося взамен ничего, кроме права молиться за своих подопечных.

Даже их злейшие враги не отрицали их самоотверженности и неиссякаемого терпения. Тогда говорили, что лица монахинь, ухаживающих за больными, всегда угрюмы, что думают они больше о спасении души, а не тела, и, на их губах слова смирения более часты, чем слова надежды. Тот, кто верил в это, ошибался. Наоборот, монахини, и старые и молодые, все без исключения были неизменно бодры и радостны, по-детски веселы и шутливы. В них. не было никакой нетерпимости. Верующие и неверующие - для них были все одинаковы. Последним они даже старались помогать больше, потому что жалели их, и никогда не обижались на их ругательства и кощунства. Со мной они все держались приветливо и ласково. Они знали, что я не принадлежу к их вероисповеданию, не хожу к исповеди и не осеняю себя крестным знамением, проходя мимо маленького алтаря. Сначала мать-настоятельница попыталась было обратить меня в веру, которая научила ее отдать жизнь другим, но вскоре отказалась от этой мысли, сострадательно покачивая старой головой.

С братом Антонием, который приходил по воскресеньям в больницу играть на органе в маленькой часовне, я был особенно дружен. В те дни это для меня была единственная возможность слушать музыку, и я никогда ее не упускал. Ведь я так люблю музыку! Хотя я не видел сестер, поющих за алтарем, я узнавал кристально чистый голос сестры Филомены. Накануне рождества брат Антоний сильно простудился, и в палате Святой Клары от койки к койке шепотом передавали, что настоятельница, после долгого совещания со старым священником, разрешила сесть за орган мне и этим спасла положение.

В те дни я не слышал другой музыки, если не считать тех двух дней в неделю, когда бедный старый дон Гаэтано играл для меня на своей шарманке под моим балконом в "Отель де л'Авенир". "Мизерере" из "Трубадура" было его коронным номером, и этот грустный старинный мотив подходил и к нему, и к его полузамерзшей обезьянке, которая сидела на шарманке в красной гарибальдийской курточке. Это был и подходящий аккомпанемент к моим мыслям, когда я сидел за книгами, не чувствуя в себе мужества прожить еще один день, когда все казалось мне мрачным и безнадежным, а Капри на выцветшей фотографии - бесконечно далеким. Тогда я бросался на кровать, закрывал ноющие глаза, и вскоре Сант Антонио начинал творить новое чудо. Я уносился от всех своих забот к чарующему острову моей мечты. Джоконда, улыбаясь, подавала мне стакан вина дона Дпонизио, и кровь мощной струей вновь приливала к моему усталому мозгу. Мир был прекрасен, а я был молод, готов к бою, уверен в победе. Мастро Винченцо, трудясь в своем винограднике, приветливо махал мне рукой, когда я поднимался по тропинке за его садом к часовне. Некоторое время я сидел на площадке и завороженно смотрел на прекрасный, лежащий у моих ног остров и размышлял о том, каким образом мне удастся поднять моего сфинкса из красного гранита на вершину этой скалы. Нелегкое дело! Но я справлюсь с ним - и совсем один!

"Addio, bella Gioconda! Addio, e presto ritorno!" Да, конечно, я вернусь очень скоро - в моем будущем сне!

Наступал следующий день и пристально смотрел в окно на спящего. Я открывал глаза, вскакивал на ноги, с улыбкой приветствовал его, хватал книгу и садился за стол. Потом пришла весна и бросила на мой балкон первый цветок с каштанов, зеленеющих на бульваре. Это был знак. Я записался на экзамены и покинул "Отель дв л'Авенир" со столь трудно завоеванным дипломом в кармане никогда еще во Франции не было такого молодого дипломированного врача.

Глава III АВЕНЮ ВИЛЬЕ

Авеню Вилье. "Д-р Мунте. Часы приема от 2-х до 3-х". День и ночь звонил колокольчик у двери - настойчивые письма, срочные вызовы. Телефон, это смертоносное оружие в руках ничем не занятых женщин, еще не начал свое невыносимое наступление на каждый час, вырванный для отдыха. Приемная быстро наполнялась всевозможными пациентами, чаще всего с нервными расстройствами, причем прекрасный пол преобладал. Многие были больны, тяжело больны. Я внимательно выслушивал все, что они говорили, и тщательно их обследовал, так как верил, что им я могу помочь. О таких больных я не хочу писать здесь. Быть может, наступит день, когда я расскажу и о них. Многие были совсем здоровы и не заболели бы, если бы не обратились ко мне. Многие только думали, что больны. Их истории всегда бывали самыми длинными - они повествовали о своих бабушках, тетках и свекровях или же вынимали из кармана бумажку и начинали читать перечень симптомов и жалоб. Le malade au petit papier [43],- как говорил Шарко. Мне это было внове, так как у меня не было никакого опыта, кроме больничного, а там для таких глупостей нет времени, и я наделал много ошибок. Потом, когда я лучше узнал людей, я научился обходиться с такими пациентами более правильно, но все-таки мы не очень ладили. Они чрезвычайно расстраивались, услышав от меня, что они хорошо выглядят и цвет лица у лих прекрасный, но облегченно вздыхали, когда я добавлял, что их язык мне не особенно нравится - как обычно и бывало. В таких случаях мой диагноз был: обжорство - слишком много сладкого теста днем и тяжелые ужины вечером. Вероятно, это был самый правильный диагноз, который я в те дни ставил, но он не имел успеха и никому не нравился. Никто не хотел слышать ничего подобного. Всех прельщал аппендицит. В те дни среди богатых людей, искавших для себя приятной болезни, был большой спрос именно на аппендицит. Всех нервных дам томил аппендицит - если не в брюшной полости, то в мыслях, и он приносил им большую пользу, как и лечащим их врачам. Поэтому я постепенно стал знатоком аппендицитов и часто пользовал от него с переменным успехом. Когда же прошел слух, что американские хирурги начали кампанию за удаление всех вообще аппендиксов в Соединенных Штатах, число больных аппендицитом среди моих пациентов начало угрожающе сокращаться. Замешательство. "Вырезать аппендикс! Мой аппендикс! - восклицали светские дамы, точно матери, которых грозят разлучить с ребенком. - Что я буду без него делать?!" "Вырезать их аппендиксы, мои аппендиксы! - говорил врач, уныло проглядывая список своих пациентов. - Какой вздор! Да их аппендиксы совершенно здоровы! Мне ли этого не знать, когда я осматриваю их каждую неделю. Нет, я решительно против!"