Что было совсем нетрудно.

Его непринужденная любезность так меня очаровала, что я позволил себе задать один вопрос.

- Нет, - ответил он с легким смущением. - А я очень этого хочу! Мы женаты пять лет, и до сих пор никаких признаков. Ах, если бы! Видите ли, я родился в этом старом доме и мой отец тоже, а нашим поместьем в Турене мы владеем уже триста лет, но я последний в роду, и это тяжело... Неужели ничего нельзя поделать с этими проклятыми нервами? Не можете ли вы что-нибудь посоветовать?

- Я убежден, что расслабляющая парижская атмосфера вредна для графини. Почему бы вам не уехать в ваш замок в Турене?

Его лицо просияло.

- Вы человек в моем вкусе, - сказал он, протянув мне руки. - Я только этого и хочу. Я охочусь там, да я имение нуждается в присмотре. Там я счастлив, но графиня там смертельно скучает, что вполне естественно - ведь она привыкла днем делать визиты, а вечера проводить на балах или в театре. Правда, я не понимаю, откуда у нее берутся силы вести такую жизнь - и ведь она постоянно жалуется на усталость. Я бы сразу умер. Теперь она говорит, что должна лечить в Париже свой колит - раньше это был аппендицит. Только не считайте ее эгоисткой, она постоянно просит меня уехать в Шато-Рамо, хотя бы без нее - она знает, как я там счастлив. Но я не могу оставить ее одну в Париже, такую молодую и неопытную.

- А сколько лет графине?

- Только двадцать девять, а выглядит она даже

моложе.

- Да, у нее вид молодой девушки.

После некоторого молчания граф спросил:

- А кстати, когда вы намерены отдыхать?

- Я не отдыхал уже три года.

- Тем больше оснований отдохнуть в этом году. Вы

охотитесь?

- Я не убиваю животных по доброй воле. А почему

вы об этом спрашиваете?

- Потому что в Шато-Рамо чудесная охота, а неделя полного отдыха, конечно, была бы вам очень полезна. Во всяком случае, так говорит моя жена; она находит, что вы много работаете, да и вид у вас переутомленный.

- Вы очень любезны, граф, но я чувствую себя прекрасно и вполне здоров, если не считать того, что у меня бессонница.

- Бессонница? Как жаль, что я не могу уступить вам часть моего сна! У меня его больше, чем нужно. Но успею я положить голову на подушку, как уже сплю беспробудным сном. Моя жена встает рано, но я этого не слышу. Слуге, который приносит мне кофе в девять часов, приходится трясти меня за плечо, пначе я не просыпаюсь. Да, мне вас искренне жаль! А кстати, вы не знаете какого-нибудь средства от храпа?

Это был ясный случай. Мы вернулись в гостиную к дамам. Меня посадили рядом с почтенной маркизой для неофициальной консультации, столь ловко устроенной графиней. Попробовав вторично завести беседу со старой дамой, я прокричал в ее слуховую трубку, что у нее еще нет колита, но что он у нее, несомненно, будет, если она не откажется от паштета из гусиной печени.

- Вот видите! -прошептала графиня. - Ну разве он не кудесник?

Маркиза тотчас же пожелала узнать симптомы колита и весело мне улыбалась, пока я капал тонкий яд в слуховую трубку. Когда я встал, собираясь прощаться, я был уже совсем без голоса, но зато приобрел новую пациентку.

Неделю спустя на авеню Вилье остановился элегантный кабриолет, и лакей бегом взбежал по лестнице, чтобы вручить мне наскоро нацарапанную записку графини, которая умоляла меня немедленно приехать к маркизе, заболевшей ночью, судя по всему, колитом. Так я вступил в высший парижский свет.

Колит распространялся по Парижу, как степной пожар. Моя приемная была настолько переполнена, что мне пришлось устроить еще одну приемную из столовой. Я никак не мог понять, откуда у всех этих людей берется время и терпение ждать так долго, иногда часами.

Графиня приезжала регулярно дважды в неделю, но иногда она чувствовала себя так скверно, что являлась я не в положенные дни. Несомненно, колит был ей гораздо полезнее аппендицита: ее лицо утратило томную бледность, а большие глаза сияли всем светом юности.

Однажды, выходя из особняка маркизы, отбывавшей в деревню, я увидел, что около моего экипажа стоит графиня и дружески болтает с Томом, который сидел на большом пакете, полуприкрытом ковриком. Графиня собиралась ехать в магазин "Лувр", чтобы купить подарок маркизе, которая на следующий день праздновала свой день рождения. Но она понятия не имела, что купить. Я посоветовал ей купить собаку.

- Собаку! Какая блестящая мысль!

Когда ее еще девочкой возили к маркизе, у той на коленях всегда лежал мопс - такой толстый, что он едва двигался, а хрипел он так, что его было слышно во всем доме. Когда он скончался, ее тетушка несколько недель лила слезы. Да, это была блестящая мысль.

Мы дошли до угла улицы Камбон, где находилась лавка известного торговца собаками. Там, среди десятка непородистых дворняжек, сидел тот, кого я искал: аристократический маленький мопс, который отчаянно засопел, чтобы привлечь наше внимание к своей печальной судьбе, а его налитые кровью глаза умоляли вызволить его из этого плебейского общества, в котором он оказался по несчастному стечению обстоятельств и севершенно незаслуженно. Мопс почти задохнулся от радости, когда осознал свое счастье, и был отправлен с кучером в особняк Сен-Жерменского предместья.

Графиня все же решила отправиться в магазин "Лувр", чтобы примерить новую шляпу. Сначала она хотела пойти туда пешком, потом заявила, что возьмет фиакр, и тогда я предложил подвезти ее в своем экипаже. Она поколебалась. (Что скажут люди, если увидят меня в его экипаже?) Но потом поблагодарила и согласилась. Но ведь "Лувр" мне не по дороге? Однако я уверил ее, что никуда не тороплюсь.

- А что у меня в пакете? - осведомилась графиня с чисто женским любопытством. Я уже собирался снова солгать ей, но тут Том, полагая, что больше можно не охранять драгоценный пакет, прыгнул на свое обычное место рядом со мной. Пакет порвался, и наружу высунулась голова куклы.

- Почему вы возите с собой кукол? Для кого они?

- Для детей.

Она не знала, что у меня есть дети, и как будто обиделась, что я не посвятил ее в тайны моей частной жизни.

- Так сколько же у меня детей? Человек двенадцать. Я понял, что выхода нет и мне придется посвятить ее в мой секрет.