- А ты, дед, тоже против? - послышался из оврага грудной девичий голос.
По крутому склону на делянку вылезла Лиза Чекмарева. В короткой овчинной куртке, в ватных брюках и шапке-ушанке она походила на деревенского парнишку-подростка. Весело хлопая рукавицами, Лиза озорно подмигнула Косте:
- Разрешения надо было бы у деда спросить сначала, а потом резать...
- Помолчала бы, заноза! - оборвал ее Костя.
Лиза уперла в бока руки, почти вплотную подошла к нему. Язвительная усмешка дрогнула на обветренных губах:
- Ой, ты, никак, поумнел с тех пор, как начал напрашиваться к начальству в зятья. Давай-давай!.. Глядишь, и ты каким-нибудь крючком со временем станешь.
Костя побледнел, но ничего не ответил.
Из оврага гурьбой выбрались девчата. В стеганых брюках и телогрейках. Шерстяные полушалки плотно прилегали к их разрумяненным щекам. Подойдя к Косте, они зашикали на подругу:
- Потише ты, Лизка!.. Лесничий вот-вот подойдет. Услышит, неловко будет.
- Печаль-то! Пусть вот он боится, - кивнула она на Костю. Привороженным зельем опоили его. Трава есть такая - любастик называется. Кто напоит им, в того тот и влюбится.
Лиза, шагнув к молоденькой, разнаряженной инеем березке, под которой остановились девчата, ударила обухом топора по тонкому стволу. На голову посыпалась легкая, пушистая изморозь. Девушки вскрикнули и, как перепуганная стайка воробьев, метнулись в разные стороны. Одна из них хлопнула Лизу по спине и упрекнула:
- И чего ты расходишься - сама не знаешь! И как тебе только не жаль такую красоту рушить!
- Подумаешь, красота! - сморщила нос Лиза. - Противный снег и больше ничего.
- А у меня, когда я вижу березы в зимнем убранстве, дух захватывает, - заметил Костя. - Будто невесты стоят! Завороженные счастьем!.. И приметы есть: такой иней - к доброму урожаю. Солома уродится в оглоблю, а колос - в кукурузный початок.
- Что-то ты какой суеверный стал, - скосила глаза Лиза. - Это на тебя так любастик действует...
- Трепло ты, языкастая, - не выдержал насмешки Костя. В голосе его прозвучали металлические нотки.
Лиза не отозвалась. Наступило долгое неловкое молчанье. Молчал и лес. Над ним, за вершинами его, горело солнце. Под темным пологом сосняка фиолетово отливали сугробы. В чаще перекликались синицы.
Прокудин еще раз окинул взглядом порубку, виновато кашлянул.
- Что, дед, аль простудился? - продолжала насмешничать Лиза. - Не горюй, вырастут твои сосны. Еще получше этих. Костя обещает. У него примета есть такая.
- Для кого-нибудь вырастут, а для меня уже нет, - не обратив внимание на ее язвительность, с грустинкой отозвался старик.
Он вытянул из кармана кисет, захватил из него щепоть мелкого табака и забил им ноздри. Лицо и уши его стали огненно-красными. Напрягся всем телом и громко, так, что отозвалось эхо, чихнул.
- Куй червонцы! - одобрил себя Прокудин и, протянув кисет Лизе, предложил: - А ну-ка, хвати малость. Мозги прочищает!
- Ну тебя, дед! Уморить хочешь, - рассмеялась Лиза.
- Уморить не уморить, а вот слушай, - старик сгорбился, как бы обмяк, - расскажу тебе сказку, мил человек, про молодую березку. Та, как и ты, видимо, считала себя умной. Вот тебе сосенок не жалко? А правда, зачем их жалеть? А сказку послушай. Может, что и не так в ней, но из песни, как говорят, слова не выкинешь.
2
- Видела на Васенском березки? Не видела? Жаль. Да их теперь там и нет. Отжили свое. А когда-то, мил человек, те березки были молодыми, пригожими. И походили они друг на друга, как голубиные яйца. Но была одна из них и выше и краше своих подруг. Шубка на ней зеленела пышнее и гуще.
И все перешло к ней от матери - Старой Березки. При жизни та была на редкость приветливой. Птицы, пролетая, садились на ее ветви передохнуть. В жаркие дни под ее сенью находили приют звери. То лосиха со своим лобастым лосенком, то зайчонок...
Как-то ночью рванул ветер. Закачались деревья. Даже матерые сосны и вековые дубы и те не устояли, начали кланяться земле-матушке. Раскачало и Старую Березку. Но сил у нее было меньше, чем у дубов. Да и была она к опушке ближе, незащищенная... Ветер с силой обрушился, согнул ее в три погибели и надломил.
Голос Прокудина звучал тихо, певуче. Это подкупало и суматошную Лизу, и ее присмиревших подруг.
- Погибла Старая Береза, - с грустью продолжал свой рассказ Прокудин. - Так думали и ее подруги. Но весной солнце пригрело землю. Глубокие корни Старой Березы ожили, погнали живучие соки. Только цвести было нечему. На обтрепанном голом стволе от прежней красы осталась лишь одна веточка - тоненькая, как прутик. Старая Береза не скупилась, отдавала ей весь сок, всю материнскую силу. Веточка выровнялась, потянулась за солнцем.
Шла весна за весной. С тех пор как сгорбилась Старая Береза, веточка выросла в большое, красивое деревцо. Она целыми днями смотрелась, будто в зеркало, в голубую лужицу да расправляла свою пушистую темно-зеленую шубку.
"А я краше других! - хвасталась она. - Это видят все. Даже ветер и дождь не пачкают моих берестяных башмаков".
Однажды она узнала, что нет у нее черных узловатых корней, как у всех березок. И жила она за счет корней матери, Старой Березы. Да что ей до этого! Подумаешь - для того и мать, чтобы питать соками...
"Смотри, как они тощи и уродливы! - смеялась она над подругами. Шубки-то у них - не то, что у меня..."
Рядом стоявший дуб отвернулся, промолчал. Не любил он бахвальства...
Прокудин втянул в нос очередную порцию табака, откашлялся.
- То-то... - В серых глазах его промелькнула хитринка. - Бахвальство да заносчивость, мил человек, не украшают, - неожиданно заключил он. - Так и тут... Только не хотела этого признавать Молодая Березка. Летом как-то проплывало белое облако. Увидело на поляне Березку, крикнуло:
"Ах как ты хороша! Я такой Березки еще не встречало".
Молодая Березка затрепетала от радости. Потянулась кверху. Но ветки ее так и повисли в пустоте. Слишком мала ростом. Это ее не огорчило, а только развеселило.
"Вы слышали, что обо мне сказало облако?" - спросила она подруг.
"Ты много о себе мнишь", - прошелестел листвою Дуб.
По весне к Березке в гости пришел старый знакомый - лобастый лосенок - теперь огромный рогатый лось. Остановился возле нее, по привычке прислонился, потерся шеей.