Андреас вспомнил эти слова, так Курвитс спрашивал и двадцать лет назад. Он с удовольствием слушал Николая Курвитса, рассказ его словно бы перенес руйкве-реские леса, болота и поля сюда, в эту палату, вернул время на двадцать лет назад. Курвитс был в инициативной группе организаторов колхозов. Вначале он, Андреас, сторонился Курвитса: все же брат бывшего коварного руйквереского серого барона, сын бывшего волостного старшины, но постепенно стал понимать, что младший сын Курвитсов может стать его опорой. И стал. "Царского имени колхозник" не вещал носа и тогда, когда колхоз ну прямо шел под гору. Многие уклонялись от общих работ, ковырялись на своем клочке, жили тем, что получали от скотины, и что приусадебный участок давал, и что из колхоза удавалось утянуть. Курвитс же каждое утро выходил на работу. В последний год жизни в Руйквере, когда в самую горячую пору, во время весенней пахоты, зарядил дождь, он застал на большом поле возле леса Николая Курвитса, который пахал в одиночку. Дождь лил как из ведра. Но Курвитс не давал спуску ни себе, ни лошади. Со злостью налегал на ручки плуга, мокрая земля облепила сапоги, шагал он тяжело, ноги будто кирпичи сырцовые. Доведя борозду до края, Курвитс, которому тогда было столько же, сколько сейчас ему, Андреасу, нет, пожалуй, немного больше, дал коню отдохнуть, а сам, вытирая со лба тыльной стороной ладони пот и капли дождя, подошел к ольшанику на краю поля, вытащил из-под куста бутылку и отпил из нее. Затем повернул коня и стал прокладывать новую борозду. Поле было длинное, шагов в триста - четыреста, почва тяжелая. Гребень борозды Синел на дождю, почерневший брезентовый плащ пахаря насквозь промок. И от коня, и от Курвитса - от обоих шел пар, из мокрой, липкой, глинистой земли приходилось с трудом вытаскивать ноги. В конце борозды он снова дал передохнуть коню, на этот раз он выудил бутылку из-под большой ели, нижние ветви которой лежали у самой земли. Теперь Андреас сообразил, что в бутылке, должно быть, какой-то более крепкий напиток, потому что Курвитс тряхнул головой и отфыркнулся, Курвитс и ему предложил самогону, и он тоже глотнул, и они кляли оба собачью погоду, наспех проведенное объединение колхозов и нового председателя, который разыгрывает из себя большого барина и не вылезает из конторы. Николай Курвитс сказал, что ему надо всегда быть под небольшим градусом, не то нынешнее время и работа вкус к жизни отобьют, а он хочет еще увидеть, что получится из этой земли и этого хозяйничанья. Окажется ли прав высланный в Сибирь брат, который согнал его с верховых земель на болото, или прав будет он, тот, кого колхоз вернул обратно с болота на сухую землю, Он, Андреас, обещал тогда провести общее собрание и призвать к порядку председателя. Но, к сожалению, не удалось ему сдержать свое слово. Через неделю он уже уезжал в Таллин. Все это вспомнилось сейчас Андреасу, он даже ощутил охоту глотнуть горькой, хотя и не был любитель выпить.
"Царского имени колхозник" ждал ответа, и Андреас сказал:
- Ты начал с ног н танцулек.
- В одном месте говорят - танцулька, в другом - гулянка, народ поизысканней называет - совместное времяпрепровождение, а когда собираются руководящие товарищи, пьют либо с гостями, либо без них, тогда в газетах пишут, что состоялся прием или банкет, а все один кутеж, одна гульба. Так что танцульки или банкеты мне теперь заказаны.
Старик снова закхекал, прищурив свои живые глаза, которые почти исчезли в морщинах, - Андреас заметил, что морщин у Никотая заметно прибавилось. Но седины в 'волосах до сих пор не было, волосы были по-прежнему как смоль, и не поредели они, хотя за плечами у старого, должно быть, все уже семьдесят. Курвитс посерьезнел и продолжал:
- О ногax могу сказать только то, что трактор нанес моим ходулям последний удар, чего я знать наперед не мог. Кто в трактористы идет, должен быть здоровым и крепким мужиком. Трактор стряс мой хребет, как тисками сдавил меж позвонков нервы, которые к крестцу и к ногам идут. Воспаление суставов одно было бы еще полбеды...
- Так что к воспалению суставов прибавилось еще воспаление нервов, вставил Андреас.
- Доктора так говорят. Спорят между собой, что там у меня на самом деле. Два воспаления или одно. Сам я не могу различать, когда ноги болят от воспаления суставов, а когда от воспаления нервов. Одна и та tee боль. Ноги прямо напрочь сдают.
- Боль есть боль, - согласился Андреас.
- Хлеб тракториста - тяжкий хлеб, - сказал Николай Курвитс. - С виду работа легкая, сиди в кабине и знай только двигай руками и ногами, гусеницы, или, как в последнее время, колеса, сами везут. У тракториста должна быть и сила, и упорство, и упрямство, в сметка. Рычаг старого "Сталинца" требовал двадцатикилограммового усилия, тягаешь его целый день, будто культурист какой или силач-гиревик свои гири. Потом на гусеничные тракторы поставили гидравлику, чуть легче стало. На "Беларуси", конечно, проще, меньше нужно тратить сил, но и там не нарадуешься. Если бы только рычагами двигать или руль крутить, как на колесном тракторе. Тянуть и жилиться надо все время, солнце тебя в кабине жарит, снаружи ветром прохватывает. Погода ранней весной и поздней осенью обманчивая. А трактористу всегда нужно быть на месте - и в дождь, и в снег, и в слякоть тоже. Трактористом я недолго пробыл. Здоровье поддалось железному коню. В шестьдесят два года в пастухи подался. Волос у меня черный, черный волос и раззадорил баб, начали доярки поить меня сливками, я, правда, противился, мол, чего зря глазами водите, нет у меня ног, чтобы гоняться за вами. А бабы в ответ: они, дескать, и не побегут от меня, сами в руки дадутся. Старуха потребовала, чтобы я оставался дома. Она у меня за молодняком ходила. Пообещала сама и кормить и одевать. Теперь многие мужики, даже помоложе, за счет баб живут, но мне на-хлебницкая доля не по нраву. Из пастухов переквалифицировался в кочегары. Грею котел в новом правлении. Мы построили целый дворец: контора, клуб, физкультурный зал - все под одной крышей, фотография была во всех газетах таллинских, в районную дворец наш не поместился, размер у газеты маленький. Но, видно, и эту работу придется бросить, хоть отопление н мазутное, поворачивай только вентили и следи за манометрами. Котлы тоже не просто так мне доверили" потребовали экзамены сдать. Ничего, справился. Голова еще варит, и Душа куражу полна, вот ноги, жаль, не позволяют карьеру делать. Теперь уже и в плечи стреляет. Иногда так сдавит грудь, что и не продыхнуть. Как только оправлюсь хоть немного, пошлют меня на мызные, что значит колхозные, деньги и бумаги в санаторий в Нарва-Йыссу. У нас, у колхозников, теперь там свой санаторий, другой в Пярну строится. Старуха, правда, на дыбы встает, ты же мою Мариету знаешь, есть, мол, у нее муж или нету его, грозится в Москву пожаловаться, если уж здесь, в Эстонии, не найдется власти, чтобы меня к порядку призвать. У нас, у эстонцев, обязательно должно быть такое место, куда можно обратиться и наклепать на любезного своего собрата.
Лицо Курвитса хоть и съежилось и сморщилось, но беседа текла складнее прежнего.
- Значит, у вашего колхоза крепкая, видать, основа, - сказал Андреас.
- Еще бы. Молодые, грамотные, предприимчивые мужики во главе - одни агрономы, зоотехники, инженеры, экономисты. Экономические показатели, как теперь говорят, хорошие. Плановые и сверхплановые обязательства выполняем, из Таллина и Москвы получаем премии и красные знамена, кто хоть немного работает, тому либо орден на грудь, либо грамоту дадут. Даже мне "Знак Почета" повесили... Так все ничего, только вот председатель склоняется к культу собственной личности: когда в контору ни заходишь, шапку должен под мышкой держать. Вот я и говорю, что мыза. Объясни, дорогой парторг, - для меня ты останешься парторгом, - не в обиду будь сказано, почему люди на высоких постах начинают считать себя непогрешимыми? У того же председателя нашего вокруг десяток подручных, которые поют ему осанну. Работу делают все, а почетный венок надевают на голову одному. Куда же мы так придем?