Повторяя слова Рассела: «Математика может быть определена как доктрина, в которой мы никогда не знаем, ни о чем говорим, ни того, верно ли то, что мы говорим», Лем, к сожалению, не знает, на каком математическом «фоне» они были сказаны. Д. Гильберт сравнивал математику с шахматами, и это сравнение преследовало определенную цель. Играя в «формальную игру», ученик Д. Гильберта Курт Гедель пришел к своим знаменитым теоремам. Лем также поминает шахматы и... притча, рассказанная великим математиком, становится в устах популяризатора догмой!

Если математика есть игра, подобная шахматам, то почему же она пригодна для описания природы? Мы не можем подробно рассмотреть этот вопрос здесь, в послесловии. Скажем лишь кратко, что, следуя Дж. Джинсу и А. Эддингтону, мы считаем природу «математичной». (Это вовсе не значит, будто мы склоняемся к их философии.) Природа «математична» потому, что человек создает математику «под природу». Отыскивает то, что поддается математическому описанию, и вместе с тем раздвигает границы и обогащает формы самого описания. Лем же считает, что природа «нематематична». Довольно сложный спор о связи между реальностью и ее описанием, спор с участием Эйнштейна, Розена, Подольского, Бора и других физиков, Лем также не понял. Этот спор кратко изложен в одной из книг Дэвида Бома[171] в ее последних пунктах (стр. 700 и далее).

Особенно наивным выглядит утверждение Лема, будто классической физике было свойственно представление о том, что каждый промежуточный этап математических вычислений должен обладать «материальным эквивалентом»!

Поясним это. Пусть имеются два уравнения A и B, причем B выводимо из A. Существует «путь» с промежуточными уравнениями C1, C2, ..., Cn, т.е. цепочка следствий

A => C1 => C2 => ... => Cn => B.

Сколько таких цепочек возможно? Бесконечно много! Всегда к обеим частям уравнения можно прибавить одно и то же число, а затем его вычесть. Это дает лишнее звено в цепочке. Всегда можно взять экспоненту от обеих частей уравнения, а затем прологарифмировать и т.п. И все эти звенья должны иметь материальные эквиваленты?! Иначе нет «изоморфизма» теории и реальности?! O, sancta simplicitas![172]

Впрочем, Лем «допускает» и теории, «не изоморфные» реальности, но «сходящиеся» с ней в конечных точках!

Страницы, посвященные математике, следовало бы обстоятельно разобрать строка за строкой, абзац за абзацем. Однако эта нагрузка слишком велика для нас. Отметим лишь одну из целой коллекции фактических ошибок. Лем пишет, что «матричное исчисление было “пустой структурой”, пока Гейзенберг не нашел “кусочка мира”, к которому подходит эта пустая конструкция» (гл. V).

Это ошибочное утверждение. Системы линейных уравнений, для исследования которых было создано в прошлом веке матричное исчисление, встречались в математике, должно быть, со времен Вавилона. Гейзенберг же нашел, что матрицы годятся и для, повторяем, и для описания атомных явлений. Он нашел, что некоторым матрицам (отнюдь не любым!) можно в определенных условиях придать прямой физический смысл.

Снова притча превратилась в догму!

Заканчивая нашу критику, скажем, что на этих страницах «Суммы» больше красноречия, чем проницательности. Их польза в том, что они вызывают недовольство и тем самым побуждают к собственным размышлениям.

Мы перешли фактически к характеристике философских взглядов Лема. Отметим сначала, что автор книги не философ по специальности и попросту негуманно требовать от него отточенных философских формулировок и исчерпывающей ясности философского анализа. Но характер книги вынуждает автора совершать экскурсы в философию. Многие из них интересны, и мы видим вдумчивого мыслителя, тонко подмечающего такие детали, которые порой ускользают от взгляда философа-профессионала.

Однако Лем высказывает и философски неубедительные взгляды.

Философская позиция, наиболее подходящая, по мнению Лема, для «подглядывания будущего», – это «позиция Конструктора». Он характеризует ее как «веру в возможность успешного действия и в необходимость определенного отказа от чего-то. Прежде всего – это отказ от задавания “окончательных вопросов”» (гл. V).

Позиция Конструктора – это «молчание действия». «О том, что действовать можно, мы знаем намного уверенней и лучше, чем о том, каким способом это действие происходит». Ту же мысль где-то в начале века высказал О. Хевисайд: «Стану ли я отказываться от своего обеда только потому, что я не полностью понимаю процесс пищеварения?».

Конструктор, по Лему, не «узкий прагматик».[173] «Не строитель, который сооружает свой дом из кирпичей, не заботясь, откуда они взялись и что они собой представляют, лишь бы этот дом был построен» (гл. V). Однако при всем этом здравом начале дальнейшие взгляды Лема нельзя признать убедительными и плодотворными для конструкторской деятельности.

Конечно, «конструктор», как и сам автор, материалист. Конструктор «уверен, что мир будет существовать и после него» (гл. V). «Реальность мира он принимает как предпосылку» (там же). Он отнюдь не агностик, природа для него познаваема. Однако же автор не всегда правильно смотрит на связь между познанием и конструированием. Этому препятствуют прежде всего некоторые, мы бы сказали, наивные представления о процессе познания. В этом процессе – своя диалектика! Ее надо понимать!

Начнем со взгляда Конструктора на «кирпичи». Обратимся на минуту к одной характеристике Бертрана Рассела[174]: «Не только правильные взгляды Локка, но даже его ошибки на практике были полезны. Возьмем, например, его теорию о первичных и вторичных качествах. К первичным качествам относятся такие, которые неотделимы от тела и перечисляются как плотность, протяженность, фигура, движение или покой и число. Вторичные качества – все остальные: цвет, звуки, запахи и т.д. Он утверждает, что первичные качества находятся фактически в телах; вторичные же качества, наоборот, существуют только в восприятиях. Без глаза не было бы цветов, без уха не было бы звуков и т.п.».

А вот что пишет Лем:

«Он [т.е. конструктор – ред.] знает, что свойства являются отличительными чертами ситуаций, а не вещей. Существует химическое вещество, которое для одних людей не имеет вкуса, а для других – горько... Некоторые считают, что, кроме свойств, являющихся функцией ситуации, существуют еще неизменные свойства... Эту точку зрения разделяет и Конструктор» (гл. V).

Похоже!? Не так ли? Ведь это, пожалуй, Локк (1632-1704)! И остается лишь вслед за Б. Расселом повторить, что эта теория устарела.

Ни к чему, кроме субъективизма, мы не придем, если будем последовательно проводить эту точку зрения!

Польский писатель не понял того, что в философии называют диалектикой относительной и объективной истины, диалектикой сущности и явления. И в самом деле, Лем ставит вопрос: «Что является целью науки? Познание “сущности” явлений? Но как можно узнать, что мы ее уже познали?» (гл. V). А ответ, который он дает, весьма грустен: «Наука сама толком не знает, чем же являются ее теории» (гл. VII).

Увы, знает! Нам придется в этой связи терпеливо повторить некоторые прописные истины.

Законченное познание «сущности» возможно лишь для сравнительно простых объектов. Для объектов сложных познание их «сущности» всегда относительно. Оно дает знание, т.е. объективную истину, но знание относительное – т.е. относительную истину. Оно движется от «внешних» закономерностей к новым, более глубоким, к «сущностям второго порядка», как говорил В. И. Ленин. И именно в этом смысле Конструктору следует «обойтись без вопросов», точнее без поиска «окончательных ответов», ответов, исчерпывающих «сущность».